Ударил красным по ихним желтеньким, разбил, стал забирать.
Надя свое отдала. Люба кричит:
— Не по-честному бил! Острым концом по тупому! Давай перебьем!
Перебили. Разбила Люба красное яйцо, схватила его.
— Мое! — кричит.
Почистила быстро и — раз — проглотила. К тетке Харыте подбежала:
— Дайте мне кусочек! Исты хочу, исты!
Чарли Булкину рассказывал, мокрым пальцем слезы на щеках рисуя:
— Я заплакал и говорю: дяденька, подайте ради Христа. А он мне отвечает: опиум у меня просишь? Вон, говорит, отсюдова! А не то расстреляю!
— Опиум — это что? — спрашивал Булкин.
— Помнишь, мы с тобой в том году белены объелись, ходили как пьяные…
— Чарли! — позвала его тетка Харыта, кусок отрезала. — Это тебе. А этот, последний, самый сладкий, — Ганне… Ганна! — позвала. — Где Ганна?
— А она на базаре осталась, — сказала Конопушка.
— Как же так? — растерялась тетка Харыта.
— Я ей говорила: пойдем, Ганна!
— А она?
— На меня рукой махнула: уходи, мол. Она песню свою не допела… — объяснила Конопушка. — Видно, допевать осталась!
— Идти за ней надо, — стала собираться тетка Харыта, платок накинула, к дверям пошла. — А то потеряется…
К дверям подошла, а дверь — будто вышибло ее — вдруг сама открылась: Тракторина Петровна грозно в дверь ввалилась. Следом Председатель и сторож Ганну ввели.
— Харитина Савельевна! — закричала Тракторина Петровна на тетку Харыту. — Объясните мне: что Ганна делала на базаре? Ее привел Председатель. Это вы ее послали? Что она там делала?
— Побирались они, — сказал Председатель. — И эта старушенция ваша. И вот этот пацан, — указал на Чарли. Оглянулся. — Да все они там были. Все.
— Побирались?! Пионеры побирались?! — вскричала Тракторина Петровна.
— Покушать и пионерам хочется. Что ж они — не люди? — сказала тетка Харыта. — С голоду скоро опухнут твои пионеры…
— Вас не спрашивают! Им дают здесь все необходимое для их организма. Витамины, белки, калории. Все, что положено. Понятно?
— Калорией жив не будешь…
— А это что такое? — вдруг увидела Тракторина Петровна еду на столах.
— Люди дали.
— Нет, вот это что такое? — Тракторина Петровна с брезгливостью взяла крашеное яйцо. — Харитина Савельевна, я вас спрашиваю!
— Яйцо, — кратко ответила тетка Харыта.
— Я вижу, что яйцо. Но почему оно синее?
— Крашеное оно.
— Так. А почему оно крашеное?
— Праздник сегодня. Ты что, нехристь, Петровна?
— Вон! — закричала Тракторина Петровна. — Чтобы ноги твоей в детдоме не было! Вон! Егорыч, собери эту всю антисанитарию! Нормальное яйцо должно быть белым! Белым! Белым!
Тракторина Петровна сбрасывала со столов яйца, топтала их ногами. Кричала в истерике:
— Белым! Белым! Белым!
Сторож сваливал в мешок еду: хлеб, сало, лук, картошку. Хотел и огромную тыкву в мешок положить. Сестры обняли тыкву, не отдают:
— Это тыква не общая! Это тыква наша!
Молча длинной рукой тыкву заграбастал, выдернул ее у сестер, закатил в мешок.
— Белым! Белым! — кричала, топчась на крошеве, Тракторина Петровна.
Выдохлась, выскочила. Сторож с Председателем следом за ней ушли.
Дети посидели за пустыми столами, помолчали. Опустились на пол. Собирали раздавленные яйца:
— Вот мое — красненькое…
— А вот мое — желтое…
— А от моего ничего не осталось…
Сидели, соскабливая с пола крошево, — ели.
— Тетя Харыта! А чего она так? — спросила Конопушка.
— Рогатый бес в ней дом себе нашел, поселился, тешится. Силе-е-ен!
— Ты теперь от нас уедешь?
— Нет, я вас одних не оставлю теперь. Поборюсь…
17
Ночью в палате дети не спали. Конопушка сказала шепотом:
— А давайте в дочки-матери поиграем?
— Давайте, — согласились сестры. — Чур, мы будем дети. А Марат будет нашим отцом!
— Хорошо, — согласилась Конопушка. — А я буду вашей матерью… Дети! Садитесь ужинать!
— А что у нас на ужин? — заинтересовалась Люба.
— На ужин у нас огромный-огромный пирог с повидлом, сто котлет и мороженое…
— А что такое мороженое? — спросила Надя.
— Это сладкий снег. — Конопушка губами ловила как бы падающий с неба сладкий снег. — Марат, что же ты? Садись за стол, как будто ты только пришел с работы. Пальто надень, будто ты с улицы. А потом снимешь его. Вставай!
Конопушка Марату горло в шарф закутала, пальто на все пуговицы застегнула, кепочку на голову ему напялила.
— Ох, хорош муженек, — вздохнула совсем по-женски. — Глаз да глаз нужен: как бы не украли! — сказала и застыдилась, зарделась вся, засмеялась. — Раздевайся быстрее! Ужин стынет!
Стала Марата из шарфа раскутывать: крутила Марата, как куклу, — туда покрутила и обратно — только запутала.
Марат рассердился.
— Ты не можешь быть матерью моих детей! — сказал он по-взрослому. — Матерью моих детей будет Ганна.
— Ой! Ну и нашел себе жену! — оскорбилась Конопушка. — Ни мычит ни телится. Дуру себе в жены взял!
— Зато красивая! — сказал Марат, поглядел выразительно на Конопушку: поняла ли?
Та зашмыгала острым носиком, обижаясь.
— Сам-то на себя посмотри! Урод! — прошептала.
— Мужчина должен быть умным и сильным. А женщина — доброй и красивой. Тогда и дети будут умные, добрые, сильные и красивые. Понятно тебе, злюка? — сказал ей Марат самодовольно.
К Ганне подошел, уверенно спросил:
— Ганна, хочешь стать моей женой?
Ганна сидела на кровати, молчала.
Марат заглянул ей тревожно в глаза:
— Ганна, будешь ли ты моей женой? Да или нет? Говори! Я тебя никогда не обижу! Пальцем не трону! Я тебе всю получку отдавать буду! Все до копейки!
Ганна молчала.
— Так тебе и надо, — зло радовалась Конопушка.
Упал Марат на колени, крикнул отчаянно, будто судьба его и вправду решалась:
— Ганна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30