Раз в году, в ночь на Ивана Купала, выходит Туба на берег, на иву плакучую садится и Дмитрия зовет, приговаривает: «Где ты, светлое красно солнышко, красно солнышко, князь Дмитрий! Ты приди ко мне, красной девице. И свети во весь, во весь долгий день. Надо мною…» И всю-то ночь она по Дмитрию плачет. Да так жалобно, тоненько так…
Вдруг заплакал кто-то в ночи: жалобно, тоненько, — и замолк.
— Чу! — Петр привстал. — Слыхали?! Она плачет!
И опять заплакал кто-то жалобно, как ребенок, — и опять замолк.
Повскакали рыбаки, в темноту — хоть глаз выколи — вглядывались.
И третий раз заплакал кто-то горько-горько, неудержимо.
Заозирались.
Плакали совсем рядом, у костра.
Подошли — Ганна у рассохшейся лодки сидит, в рыбацкую куртку с головой закуталась, плачет.
Лицо открыли: будто дождем лицо залито. Плечики от плача дрожат.
— А ведь правда она это! Туба! Ханская дочь! — изумился Чубатый. — Вишь, услышала про своего Дмитрия и заплакала.
— Ханская? — переспросил Рябой. — Тогда надобно сдать ее властям!
— Это зачем же? — удивился Чубатый.
— Хан — по-нашему будет — царь, — сказал Рябой. — Ведь так?
— Ну, так, — согласился Чубатый.
— А раз так, то она по-нашему — царская дочка. Так?
— Ну, так, — опять согласился Чубатый.
— Вот и выходит, — сказал торжественным голосом Рябой, — что мы царскую дочь у себя укрываем!..
Стихли все. Молча на Рябого смотрели.
Петр к нему в своей драненькой фуфаечке бочком близко-близко подошел, в лицо тому глянул.
— Ишь ты! — непонятно чему восхитился.
Да как жахнет кулаком Рябого по лбу!
Наклонился над ним, когда тот упал, со лба его комара снял.
— Вот, — показал комара остальным. — Комарика убил! Гада сосущего…
Засмеялся:
— Добро сделал Стенька Разин, что комара не заклял. Наши-то, рыбаки астраханские, все к нему приставали: «Закляни да закляни у нас комара. Спасу, мол, от комарья нету!» А Стенька им отвечает: «Не закляну, — говорит, — вы же без рыбы насидитесь!» Так и не заклял.
Отошел Петр от Рябого, к костру подсел, подбросил поленьев в костер.
Рябой кряхтя с четверенек встал, утерся, на Ганну угли глаз уставил.
— А все ж расспросить девку надо! — повторил с угрозой.
— Ты опять за свое? — повернулся к нему Петр.
— Клады пусть укажет! — закричал Рябой. — Где отец ее, Мамай, золотого коня зарыл. А не скажет — властям ее сдать! Пусть допросят. Они любого говорить заставят!
Ганна со страхом взглянула на Рябого. Побежала, спряталась за спину Петра.
Петр с земли поднялся.
— Ты вот что… Ты от девочки отстань! — Рябому сказал. И строго добавил: — Не бери грех на душу! Запомни! Мы — рыбаки, артель Христова: никого не сдаем, не предаем! Когда Христос на землю с неба спустится второй раз, то к нам первым придет, нас первых спросит: как вы тут без Меня были? Что мы Ему ответим?
Укутал Ганну потеплее.
— Спи, — сказал. — А мы рыбки тебе наловим, утром ухи наварим…
Повернулся к остальным Петр, закричал:
— Эй! Рыбаки! Вставайте! Андрей! Иван! Яков старший да Яков младший! Семен! Фаддей! Филипп! Матвей! Варфоломей! Фома! Айда на лодки! Сети поставим: скоро рыба пойдет…
Заплескались лодки в реке.
Рыбаки закинули сети.
Тихо стало.
Слышно было, как Петр над рекою молится:
— Честные ангелы-архангелы наши! Берегите и стерегите нашу рыбную ловлю: во всяк час, во всяк день и во всяку ночь. Силою честного и животворящего креста Господня, сохраняй нас, Господи, рыболовов, на древе крестном распятый Иисус Христос!..
Ганна закрыла глаза. Легла на землю. Ухо к земле приложила. Услышала: конь золотой под землей скачет, золотыми копытами стучит.
Сладко заснула.
24
На рассвете почуяла Ганна: перешагнул через нее кто-то осторожно.
Открыла глаза. Увидела чью-то спину, пошевелилась.
Человек оглянулся на нее — Рябой. Наклонился.
— Спи-спи-спи, — прошептал испуганно.
И пошел, озираясь, от костра к дороге.
Повернулась на другой бок Ганна, заснула.
25
Через минуту проснулась опять. Вскочила будто ужаленная.
Выбежала на дорогу: Рябой быстро шел по дороге к деревне.
Испугалась Ганна. К рыбакам сказать побежала.
Рыбаки у потухшего костра, как богатыри убитые, лежали, крепко спали.
Заметалась Ганна. Куда спрятаться, не знала.
Побежала к реке тогда, к броду.
Спустилась к воде, смотрит: как корабль, верблюд по реке плывет, Сулеймен.
Пошла ему навстречу. Сулеймен подплыл к ней. Обняла его за шею руками, на спину влезла, села.
26
Вставало солнце.
Из воды верблюд с Ганной выходил.
Чубатый проснулся, увидел.
— Ах, — ахнул, — Туба! Ханская дочь!
Ударила Ганна босыми пятками верблюда в бок.
Побежал верблюд в степь.
27
Ехала Ганна на верблюде по степи. Есть захотела. Смотрит — в балке вдоль по склонам дикий терн растет. Слезла с верблюда, вниз спустилась.
На колючих кустах, как чернильные капли, черный терен висел.
Потянулась рукой к терну — тернием руку до крови оцарапала.
Облизала кровь, опять потянулась — уколола теперь палец.
Осерчала на терен Ганна, пошла на куст грудью: ощетинился куст терновыми иглами, не подпускает.
Опустилась на землю. Уколотый палец болел сильно. Вверх его подняла, подула.
Вдруг из ниоткуда, будто с неба спустилась, прилетела стрекоза. Шелестя слюдяными крыльями, села на палец.
Замерла, увидев Ганну. Удивленно на нее уставившись, смотрела.
Замерла и Ганна. Выдохнуть боясь, стрекозу разглядывала.
У стрекозы было легкое, почти невесомое, будто ненужное ей, сухое тело. У стрекозы были легкие, прозрачные, как воздух, крылья. На круглой же голове ее помещались два огромных глаза. Они были во всю голову и вместо головы — глаза. Она будто думала глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30