Красота нашего воображения
Ева сидит на поляне распускающихся цветов, укутанная, точно в нежный, почти невесомый плед, в аромат их смешавшихся воедино запахов. Рядом лежат ее туфли с цветными шелковыми лентами, разметавшимися по земле, точно змеи. Ева жмурится от удовольствия и от чересчур ярких лучей. И хотя она представляет собой такого же реально существующего человека, как я или ты, мой дорогой читатель, все же, смею предположить, что ее образ, сошедшей со страниц моего повествования, может показаться чем-то отвлеченным, эфемерным. И дело тут даже не в недостаточно четком словесном портрете, нарисованным писателем (а эту часть я учитываю и в полной мере признаю допущенные тут ошибки, которые и могли, в свою очередь, привести к такому нечеткому образу, за которым не стоит живой человек), а в нашем восприятии – мы готовы поглощать информацию полностью, полностью воспринимать какой-то объект со всеми не допускающими иных толкований определенными, а потому однозначными деталями лишь по необходимости, когда эти детали настолько вычурно недвусмысленны, что фактически вынуждают нас принимать вещи такими, какие они есть. И именно потому что обстоятельства часто давят на нас всем грузом однозначно трактуемых деталей, наше воображение пытается отыграться во всем, где допустимо произвольное толкование вещей.
То, что образ Евы во многом будет казаться неуловимой зыбкой проекцией несуществующего человека было вполне предсказуемым результатом, ибо не имея достаточно обременяющих его деталей, наше воображение почувствовало себя хозяином восприятия и начало творить свой собственный портрет нашей героини, используя для этого только полутона, и именно отсюда проистекает легкость, призрачность, зыбкость получившегося образа. Как правило, мы любим именно то, что творит наше воображение, и хотя это зачастую происходит неосознанно, а потому результат этого процесса тоже представляет собой непредсказуемый для нас исход, однако ощущение, что мы, словно боги, можем сами додумывать образ, наделять его теми или иными чертами, доставляет нам удовольствие, и потому любой неявный, эфемерный образ дороже явно ощутимого, а потому однозначно трактуемого явления, навязанного нам действительностью вместе со всеми обременительными деталями. Это как нельзя лучше ощущается, когда мы пытаемся сравнить и проанализировать (ибо странно было бы пренебрегать этой данной человеку привилегией путем рассуждений как бы предсказывать будущее, приподнимая слегка тайную завесу) этап первой влюбленности и последующие этапы, когда, независимо от того, разгорается ли этой чувство небывалым огнем, или наоборот постепенно увядает, для нас воспоминания о первых днях нового романа, захватившего нас нового чувства представляют собой более дорогие воспоминания, ибо в первую пору зарождающихся отношений наше воображение чувствует полную свободу, с которой начинает творить воображаемый и любимый образ, который витает в ореоле загадок, и ощущение того, как многое нам предстоит в нем открыть, заставляет наши сердца трепетать в предвкушении. Но по мере развития отношений, куда бы они ни заходили и во что бы они не эволюционировали, наша способность что-то додумывать, наделять уже хорошо знакомый нам и в достаточной степени изученный образ новыми, желанными чертами постепенно увядает, испаряясь в количестве открытых со временем качеств, давящей своей определенностью и неизменностью. И высказав только что свою неоднократно проверенную на опыте точку зрения, я, с твоего позволения, мой дорогой читатель, пользуясь твоим исключительным вниманием и восприимчивостью, которые ты не устаешь демонстрировать на протяжении всего моего повествования, я посмею сделать более общий, более резкий, и потому могущий вызвать острую неприязнь и чувство вопиющего несогласия, вывод о том, что люди любят только то, что творит их воображение, со всем видимым простором для усовершенствования хрупкого, эфемерного образа, готового принять новые воображаемые черты словно рождественское дерево, готовое принять дождь мишуры и пестрящее разнообразие украшений, и это пространство дает нам необходимое как воздух ощущение свободы. В своих фантазиях мы парим словно птицы, чувствуя безграничность собственных возможностей, и именно поэтому, любой образ, созданный в кузнице нашего бескрайнего воображения, неизменно теряет лучшие из своих качеств, столкнувшись с действительностью, именно поэтому он разлетается на тысячи хрупких осколков и именно поэтому их звон еще долго продолжает стоять в ушах, являясь бестактным свидетельством несостоятельности наших иллюзий.
Последние цветы
Ева сидит среди бесчисленных распускающихся цветов, опьяняющих ее своими душистыми ароматами, и именно о цветах я намерен рассказать в этой главе, но не об их прелести, свежести, и даже не об их чарующих ароматах. Цветы будут выступать здесь в роли символа, образа, о которых также как и о цветах я уже достаточно упоминал на страницах моего повествования. Но только сейчас эти два понятия тесно переплетутся, и цветы будут выступать в форме образа, хрупкого, эфемерного, конкретное материальное воплощение которого значит сейчас гораздо меньше его назначения и сути. То, что я собираюсь сказать на ближайших страницах, так гармонично бы смотрелось как продолжение и развитие мысли предыдущей небольшой как всегда, но емкой по содержанию главы, однако, признаюсь, уже в последний момент, я решил посвятить этому отдельную главу. Частное и общее неразделимы, однако иногда их разную природу надо подчеркивать – для этого потребовалась отдельная глава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64