Сыновья мало говорили ей про свои дела. Конечно, мать матерью, а язык надо держать за зубами. Да Матрена Демидовна и сама ни о чем не спрашивала. Не говорят — значит, нельзя. Потом уж, когда сыновей взяли, Яков передавал кое-что на волю, рассказывал на свиданиях. А разве много скажешь, если рядом полицай румынский стоит, а может, и еще кто подслушивает.Сыновей растила одна — муж давно умер. Когда пришли румыны, старшему — Алексею — двадцати не было, а Яков того моложе — шел семнадцатый год. Есть еще дочка помоложе — Нина, но ту бог миловал, уцелела, а ведь тоже братьям-то помогала — куда-то ходила, какие-то записки носила, что-то передавала.Алексей на ювелирной фабрике работал, Яков учился в школе, а как с Бадаевым они познакомились, открыли слесарную мастерскую для отвода глаз. Хозяином у них Бойко Петр Иванович был. По настоящему-то фамилия его — Федорович. Он всех и продал. Как его звали, теперь не припомнить.— Антон Брониславович? — напомнил следователь имя и отчество командира городского партизанского отряда. — Но откуда известно, что Федорович предатель?— Откуда известно? А вот откуда…Женщина неторопливо достала из кармана какие-то бумаги, завернутые в платок, раскрыла паспорт, вынула из него бумажный лоскуток-записку, размером не больше ладони, и протянула майору.— Тут все написано, Яков мой из тюрьмы писал. Вот в этой сумке и передал, под подкладкой. — Матрена Демидовна подняла сумку и показала разорванный шов, в который едва можно было протиснуть два пальца. Глаза у женщины были сухие, суровые. Она еще добавила: — Двенадцать писем из тюрьмы прислал, а это наперед других велел передать.Майор Рощин развернул записку, сложенную вчетверо, и с трудом прочитал неясные строки, написанные неуверенным, почти детским почерком.«Запомните его фамилию — запишите, а когда придут Советы, то отнесите куда надо. Это провокатор — Бойко Петр Иванович, или он же Федорович Антон Брониславович… Он продал своих товарищей, продал нас и еще раз продал, когда мы думали бежать из сигуранцы…Не унывайте! Наша будет победа. Целую крепко. Яков».…Беседа продолжалась.— Как румыны пришли, поселились сыновья мои сперва в одной квартире, потом в другую переехали, на Нежинской. Тут у них и мастерская была рядом. А жили на четвертом этаже. В одной комнате Бойко с женой, в другой Яков мой с Алексеем, Хорошенко Леша, Чиков Саша, а еще одного запамятовала.Это все уже потом узналось, а сперва и разговора никакого не было. Ушли и ушли, как в воду канули. Яков, верно, перед уходом сказал: «Мы, мама, в другом месте жить будем. Встретишь если невзначай на улице, не признавай — будто мы незнакомые». Так и ушли. Нина — дочка самая меньшая — с ними еще несколько раз встречалась, были у них там какие-то дела.На этой самой квартире и арестовали их. Как все спать полегли, Бойко в сигуранцу пошел. Вот ведь какой гад был!.. Вскорости его выпустили, а потом он на них, на румын, стал работать.— А где же теперь этот Бойко? — спросил следователь.— А кто его знает. С немцами вроде ушел аль с румынами. Говорят, перед приходом наших его на базаре видели, продукты покупал, а потом с каким-то человеком в немецкой форме на легковой машине уехал.Матрена Демидовна снова вернулась к самому своему больному и незажившему. Снова заговорила о сыновьях.Алексея видела последний раз на улице. Было это через месяц, может быть, полтора после ареста. Вели его на допрос в сигуранцу. Мать стояла на тротуаре, Алексей тоже ее заметил, помахал рукой, что-то хотел сказать ей жестами, беззвучно шевеля губами, да Матрена Демидовна не поняла. До сих пор думает, не может придумать — что хотел ей сказать Алексей. Больше с тех пор его и не видела.А Якова расстреляли семнадцатого июля на Стрельбищном поле среди белого дня. Когда на расстрел вели, шел он с поднятой головой и песню пел.Матрена Демидовна рассказала, как пришла она той же ночью на Стрельбищное поле с дочерью Ниной, да что помощи от нее — дрожит, всхлипывает. Нашли они Якова, оттащили к траншеям, а у него руки-то связаны. Стала развязывать, не развяжешь, тугим узлом затянуты. Руки-то хоть после смерти должны быть вольные… Нагнулась мать, впилась в узел зубами и развязала. А руки, чует лицом, холодные, как земля…Матрена Демидовна поднялась со стула и поклонилась, вышла из комнаты. Майор Рощин проводил ее до двери. Нет, она не казалась ему теперь обыденной, будничной — эта русская женщина, которая выполняла завет своего младшего сына. «КОММЕРСАНТ» ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ В те самые дни, когда начались скитания Галины Марцишек, когда связная-разведчица осталась одна в оккупированном врагами городе и не решалась пойти на тайные квартиры подпольщиков, чтобы не провалить их и не провалиться самой, в это время в одесских катакомбах решалась судьба бадаевского отряда.Блокада одесских катакомб тяжело отразилась на жизни катакомбистов. На исходе были продукты, иссякали боеприпасы, люди слабели, болели цингой, и надо было решать, что делать. Как мы уже знаем, подпольщики решили послать своих людей в Савранские леса, расположенные в двухстах километрах от Одессы. Там действовал большой партизанский отряд, который, надеялись, может оказать помощь катакомбистам. На связь с партизанами уходили Яков Васин, старый шахтер Гаркуша и еще Иван Гаврилович Медерер, бывший председатель сельского Совета в районе Савранских лесов. Постепенно стали эвакуировать женщин, тайно расселяли их в городе у надежных людей. Ушла из катакомб и Асхат Францевна Янке, а через несколько дней неизвестно куда исчез старший радист Евгений Глушков.Парторг Зелинский решил ускорить свою встречу с секретарем подпольного Пригородного райкома партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77