- Женщины... женщины - это алчность! Будь мужчина выше ее хоть на дюйм, она сделает все, чтобы принизить его до своего уровня! - он виден мне в профиль, обрюзгшая щека подпирает глаз; лицо поворачивается ко мне, играют резкие, глубокие складки лба. Мне мнится, вся вселенская скорбь засела в этих морщинах. - Я живу с Агриппиной двенадцать лет, мы сменили три радиоприемника, она погрязла в вещах, она привержена к одним лишь предметам! вещизм - вот явление...
"Красивое ты явление, Пенцов..."
Мычу, изгибаюсь на кровати, призывая чувство конца предельной убойностью воображения: учитель обнимает, целует ее...
- Беги. Беги от женщин, юный мой Арно! - возглашает Черный Павел.
О моей драме знает весь барак.
- Он не может бегать - не знаете, что ль?! - разбуженный Родька возмущен.
...После завтрака со мной беседует Марфа. Сижу в их с Валтасаром комнате, Марфа - в кресле напротив меня; положив подбородок на ладонь, глядит ревниво-настороженно.
- Теперь, мой милый, я не беспокоюсь за твое развитие. Когда я влюбилась в учителя физкультуры, мне было пятнадцать. Ты более ранняя пташка. О, как безумно я была счастлива, когда он после моей записки пришел на свидание и меня поцеловал! Но, представляешь, что было со мной, когда он на другой неделе женился?
- Зачем ты это выдумала?! - я силюсь показушно-злобным смехом перебросить в нее мое взгальное неистовство правды. - Ты выдумала-выдумала-выдумала!!!
* * *
Я сбегаю с уроков черчения. Валтасару об этом известно. Вижу - ему хочется мне помочь, но он пока нерешителен: он не знает еще окончательно, что предпринять. Как-то из их комнаты донеслось: "Перевести в школу в город..." - Марфа Валтасару. Он что-то отвечал... "Евсей восхищен - дар математика!.."
Я торчал за письменным столом, уткнув лицо в стирательные резинки, карандаши, прочую разбросанную по столу мелочь; мне было абсолютно наплевать, во что уткнуто мое лицо. Подумал - хоть бы меня действительно перевели в городскую школу, чтобы я никогда не видел ее...
Еще думал, что скоро школьный вечер...
Болезненно тянет увидеть ее танцующей, посмотреть, как она веселится.
* * *
Смотреть из угла на танцующий зал - мне станет от этого еще хуже. Но я собираюсь: Валтасар, Марфа грустно наблюдают.
- Конечно, развейся! - Валтасар напутствует нарочито бодро. - Только, пожалуйста, не задерживайся.
- Я пойду с ним! - требует Родька. - Я хочу танцевать!
* * *
Выпавший днем снег смешался с грязью, и вечером застыло. Впотьмах подхожу к школе задворками, продираюсь сквозь омертвевшие ноябрьские кусты: сейчас я почему-то не могу войти, как все, в школьные ворота. Ковыляю в темноте по бездорожью, спотыкаюсь об острые мерзлые кочки.
Окна школы сияют: чем дольше гляжу на них, тем алчнее воображаю себя обладателем разящего удара Саней Тучным - взмахиваю рукой, словно, как он, швыряю сигарету. Это придает мне решительности.
В вестибюле Гогин одноклассник Боря Булдаков, мясистый, вечно сонливый, разукрасил праздничную, в честь вечера, "молнию" - моет в банке с бензином кисти. Боря доволен, что выполнил возложенное на него поручение, и ему дела нет, что в двух шагах, в зале, танцуют. Он безмятежно моет кисточки. Нос щекочет запах бензина.
Оркестр оглушает меня в полутемном взбудораженном зале, фигуры, изламываясь, распадаются на торсы, бедра, все дергается, мечутся тени: я как будто вижу нутро гигантских бешено работающих часов. Она! Вижу ее танцующей.
Танцующей с ним.
Ребята в оркестре притопывают в такт мелодии, довольно поглядывают на зал как на хорошую свою работу. Улыбаются.
А она танцует с ним.
Сейчас я его разглядел: в глаза бросается нос - какой же он у него длинный! Мамочка моя, ну и носище! Насколько безобразнее воображенных мной уличных подонков кажется сейчас этот элегантный учитель!
В углу зала - Бармаль: мрачен, страдает от безответной влюбленности в Катю. Ему не лучше, чем мне, - она танцует с другим.
- Видал?
Я подумал - он спросил про Катю.
- Какой носяра! Вот это носик!
Давлюсь смехом: Бармаль, мой восхитительный Бармаль поддел учителя! А я-то, глупец, считал Бармаля недотепой.
- Не нос - хобот. Настоящий хобот!
Радостно киваю, киваю: как метко замечено - именно хобот! Остроумнее не скажешь.
Танец оборвался. Учитель наклоняется к ней, касается носом ее прически. Я мычу, о, как я мычу, скрежещу зубами!.. Он погружает нос в ее волосы!
Торопливо, как только могу, ковыляю вдоль стены к дверям. Скорей в ночь, в темноту, в мороз, в безмолвие! Подальше от этого зала! Подальше от нее с ее гнусным хахалем!..
Музыка возобновилась - слышу сквозь музыку мое имя. Его настойчиво повторяют.
- Арно!..
Она идет ко мне между танцующими. Волосы зачесаны кверху, виски обнажены, это портит ее, в этом есть что-то церемонное, она сейчас не похожа на себя - сильную, умную: обычная смазливая девушка. Не очень молодая. Во мне яро нарастает смятение - я или ударю ее, или обниму... Меня словно выбросило из зала.
Возле двери - Гога, Боря Булдаков. Разговаривают. На подоконнике банка с бензином. Бензиновый душок остро, сладко дразнит.
- Гога, спички, спички!.. - истерически хохочу, протягиваю руку. - На один момент, Гога, спички!
Гога, предполагая какую-нибудь шутку, шарит по карманам, глядит на меня и тоже смеется; хватаю с подоконника банку, набираю бензина полный рот, вприпрыжку возвращаюсь в зал...
Фигуры извиваются с нереальной быстротой - передо мной бешено работает нутро гигантских часов. Она не танцует... Она смотрит на меня.
Я не могу говорить - рот полон - кричу, кричу ей мысленно: "Я покажу фокус! Мне дико весело, и я покажу шикарный фокус - вы упадете!"
Ребята в оркестре, притопывая, довольно поглядывают на зал как на хорошую свою работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26