- Арно, ты открытие!.. Если это только правда твой...
Парта качнулась, защипало в мочках ушей, на меня тронулась светлая лавина, устремляя прекрасные копья наступающего пламени.
- Если ты это все сам, у тебя архитектурное мышление! Как ты чувствуешь объем!.. Арно, ты сюрприз! - она сжала мое плечо: это был кроткий удар по сердцу молотом, приблизивший меня к трансу. - Я никак не думала... долго работал?
Я зачем-то соврал, что чертил три недели.
- А заданное лишь отвлекает, не так ли? - она улыбнулась, не оставляя сомнений в удовольствии находки. - Да, тебе надо серьезно думать об архитектурном институте. Я пока возьму эту виллу, ладно? - и все разглядывала чертеж. - Обязательно в архитектурный! Я поговорю с твоими.
* * *
На следующий день об архитектурном институте со мной беседовала классная руководительница: в учительской был показан мой замок. Валтасар достал какую-то усовершенствованную готовальню, отвалил треть зарплаты за великолепный альбом по средневековой архитектуре; пачки ватмана, рулоны кальки завалили мой шкаф.
Теперь я чертил ежедневно. Никто не имел понятия, что, вычерчивая капитель или фронтон, я думал об архитектурном институте так же мало, как об исчезновении неандертальского человека.
На каждом ее уроке меня ждала пятерка, ждали ее улыбки, похвалы: трогали не столько сами слова, сколько нотки в голосе, в которых мне мнилось что-то сокровенное...
Если бы я знал, что она не догадывается, для кого мой замок... что она просто рада за искалеченного подростка, который, как она сейчас верила, может стать архитектором... Я был всем сердцем убежден, будто она понимает, почему у меня открылся вдруг дар. Чудилось несбыточное. Улыбочки, с какими на ее уроках стали посмеиваться надо мной девчонки, питали фантастическую мою надежду.
...Катя, когда мы оказывались одни в нашей коммунальной кухне, метая в меня хитрющими глазами, наслаждалась:
- Ты ей любовные записки по почте посылаешь или молоком пишешь на чертежах - для конспирации?
Я бросал в нее тряпку.
- Она дождется - я с ней по душам поговорю: чего она наших парней охмуряет? Надо по своим годам иметь.
- Катька, кончай!
- Нет, ну ты глянь - разлагает подрастающее поколение!
* * *
Сегодня Катя вошла ко мне в комнату.
- Ты один?
Прошлась, повертела логарифмическую линейку.
- Знаешь... - и замолчала.
Я смотрел на нее затуманенно и сонно, как гляжу последнее время на всех. За единственным исключением.
- Арно, она ходит с одним... Тоже учитель. В первой школе. И Гога видал. Ой, у меня чайник! - и выбежала, шаркая расстегнутыми босоножками.
15.
Гога, Тучный, я - напротив дома, где она живет. Земля вдоль заборов утоптана до чугунной твердости; отполированная подошвами, в сумерках глянцево светлеет, будто эмаль. Неподалеку жгут траву: налет горького дымка льнет книзу, похожий на терпеливо-злое мозжение. Гога сегодня видел этого учителя в клубе покупающим билеты: значит, она пойдет с ним в кино.
- Вон...
По отбеленной тропе идет вдоль заборов кто-то с непокрытой головой: подпоясанный плащ, поблескивают лакированные ботинки. Войдя в ее калитку, он пересек прогал уныло-лижущего света из окна.
Сжимаю обеими руками раму Гогиного велосипеда - приказывая тучам сгуститься с глухой мрачностью нападения. Мысленно швыряю в ее двор пылающие факелы. Гога, Тучный, я на конях перескакиваем через забор, спускаем курки карабинов, роднясь с густыми толчками выстрелов, преданно отдающимися гулкой силой. Кони встают на дыбы. Фигура в плаще, низко пригибаясь, уносится прочь путаной, трусливо вихляющей рысью.
Они вышли из калитки, он взял ее под руку - отняла; он что-то ей втюхивал, они пошли, он опять взял ее под руку и болтал, болтал. Она больше не высвобождалась.
Тучный бросил сигарету.
- Я его отметелю! - произнесенное передало безупречное внутреннее равновесие.
В свирепой муке стискиваю зубы, мотаю головой. Хватаю его за руку, которую он легко выдергивает.
Долговязо-сутуловатый, поджарый Гога - со зловещей веселинкой:
- Выступлю на него у кино. Я сейчас обгоню их, у кино отзову его в сторону...
- Не надо ничего!.. Она сама с ним... - мотаю головой с загнанностью, до которой меня довела лихорадочная жажда убить реальность.
Забрасываю ее двор факелами, мы проносимся на конях мимо них, идущих под руку; проносимся мимо и не оглядываемся.
Молчим.
- Все равно я его отметелю, - с угрюмой заботливостью обещает Тучный.
- Не надо, Сань... она ведь учительница, Сань, и он учитель, а я ведь кто... сам знаешь, Сань...
- Короче, - Гога категоричен, - короче, у моей сестры одна подружка: она будет с тобой ходить. Точняк, Арно, она согласится.
Мне еще никогда не было так паршиво. Никогда-никогда - нигде.
- Она по правде с тобой будет ходить, ты не думай...
Я не думал. Я слушал дергано-пульсирующий психический шум, отлично обжившийся во мне.
- Ты видел - она сама с ним... Ты видел?..
16.
В темноте начинает медленно проступать голубовато-бледное окно. Сегодня воскресенье: нас с Родькой не будут будить. Надежды заснуть у меня нет изнываю в мечте отупеть так, чтобы сознание ушло в бессмыслицу.
Постепенно свет тяжелеет, все более напоминая холодный взгляд исподлобья. Но меня, наконец, касаются персты сострадания: во тьме закрытых глаз стало благостно путаться, как вдруг мозг принялся царапать голос, пробираясь какими-то покапывающими периодами. Он странно полон и скорби, и высокомерия. Кажется, некто вещает в огромном пустом театре. Вижу одновременно и нашу комнату, и этот театр. Слова гулко, торжественно в нем отдаются.
Черный Павел расхаживает в своей искрящейся ризе, речь мало-помалу просачивается ко мне в сознание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26