.. я не знаю... как дубы... Будет важно, каков ты в твоем избранном деле, вот на что будет смотреть умная женщина.
"Красивое ты явление, Пенцов", - она тогда сказала...
Блистательность воспоминания взвинтила во мне веру в улыбку самых броских невероятий. Трогательность смятения обернулась некой заволокнутостью сознания, что закономерно сопутствует выспренним абсурдам.
- А если она сейчас смотрит на меня так... как ты хотел сказать? адресовал я Валтасару с медоточивой, мне запомнилось, интонацией.
- Сейчас?.. Когда ты еще... никто? Родион, не лей на пол - пузыри пускают на улице...
Мое истомно замиравшее сердце пошло между тем стучать полным ударом, и каждый его толчок одержимо отрицал понятие фантастичности. Будущим летом, заговорил я, она опять поедет отдыхать в Дербент, и пусть Валтасар меня отвезет туда. Снимет мне комнатку рядом с тем местом, где будет жить она, и уедет. А мы с ней станем купаться в море, ходить осматривать древние крепостные стены, ворота...
Евсей проглотил водку на сей раз безвыразительно, словно запил водой таблетку.
- Там есть лезгинский театр.
- Во-оо! - воскликнул я взорванно, в неистовой окрыленности таким доводом в пользу моего плана: - Мы будем с ней ходить в лезгинский театр!
Я умоляюще смотрел на Валтасара:
- Ладно? Ла-а-адно?..
- Но это из области химерического! Так не делается!
Меня будто оглушило хлынувшим из кадки холодным потоком.
- А-а-а... что делает Давилыч с девчонками?.. А остальные? Ты же сам все, все-оо знаешь! Это не из области химерического? Так делается! А что я поп-п-просил - не делается? - у меня прыгали губы.
По его лицу как бы пробежала тень судороги - оно стало трезвым. Он отшатнулся и, уткнув локти в стол, погрузил лицо в ладони.
- Зачем вы забрали меня оттуда? Говорили - сколько вы все говорили! чтобы у меня была настоящая любовь... а когда... когда... - я немо зашелся плачем, я раздирающе разевал рот, который сводило и изламывало.
Валтасар, склонивший голову, развел пальцы, высматривая меж них, и мне показалось - глаза его вытаращены. Евсей же, напротив, зажмурился, дернул головой, как бы отметая остолбенение мысли, затем приблизил ко мне сжатый, из немелких, кулак и хрипнул резким шепотом:
- Ты мужик или кто?!
Родька, весь красненький, будто запыхавшийся от бега, тоже сжал кулаки и затопал ногами на Валтасара:
- Отвези его, куда он просит!
Я был само ощущение ошейника с пристегнутым поводком, который тянут изо всех сил.
- Забрали оттуда - и мне только хуже... там... там мне не было бы, как сейчас! - потянув в себя воздух, я словно вдохнул сухой снег, моментально пресекший голос.
Евсей набрал из кружки воды в рот и брызнул мне в лицо. Пенцова будто подбросило из-за стола с вытянутыми вперед руками - он толкнул Евсея:
- Спятил?
Тот с пристуком вернул кружку на стол, прочно взял Валтасара за предплечья и дважды шатнул его: на себя и от себя. Потом он величаво указал на меня пальцем и начал каким-то барственно-брюзгливым тоном:
- Ты - точка всеобщего притяжения? Что-оо?.. - лицо выразило среднее между возмущением и гадливостью. - Я! Я! Я! - как бы передразнил он меня, кривляясь. - Тебе обещали! тебя отвези... - продолжил он, убыстренно двигая руками, будто подкидывая и крутя шмат теста. - А вообразим утопию: она вправду взяла себе в голову и стала ждать, когда ты станешь мужиком. Ты ж на ней не женишься! Это сейчас ты несчастный, а как только сделаешься самостоятельным, начнешь зарабатывать - загоришься на другие цветочки! А ее будешь гнать...
Он жестикулировал все жарче, упорно отталкивая Валтасара, который пытался его обнять. Вдруг Евсей налил стакан и с холодной непоколебимостью произнес:
- Пью за то, чтобы она не оказалась набитой дурой, не вздумала взрастить в себе чувство...
Ужас запустил клыки в мое сердце.
- Не-е-ет!!! - я вскочил с креслица и, не подведи нога, кинулся бы и выбил у него из руки стакан.
Все вокруг затряслось, хаотически искажаясь, делая стены волнистыми, смешивая линии - поглощаясь жалобно звенящим душевным обвалом. Валтасар обхватил меня, стиснул с устрашающей торопливостью, неотторжимой от пожара, горячечно шепча и нежа терпкостью водочных паров:
- Успокойся! успокойся! успокойся!..
13.
Ночами я больше не спал - я проводил время с ней. Лишь только закрывал глаза, она оказывалась передо мной.
Она на песке под солнцем, чей жар теперь, за ненадобностью, так бледен...
Она в протоке, обливаемая дымящимся мучнистым светом, похожим на медово-золотистую пыльцу.
Она ко мне лицом. Спиной...
Она на дороге...
Я часто вставал, приоткрыв окно смотрел в небо - оно вбирало мою одинокую неумиротворенность и начинало пылать от угрюмо-черного горизонта до зенита. Я пускал в куст зажженные спички - и все мое существо, каждая мышца восставали против того, что ночью почему-то принято лежать и даже спать.
Гущина грез в их острой причудливости влекла меня по пестрым узорам похождений. Я озарял творимый ночной Дербент фейерверком, выкладывая золотом света фасады его домов то с куполообразными, то с плоскими крышами. Потом я гасил летучие огни, и месяц орошал город зыбкой мерцающе-стеклянной изморосью. Деревья обширно-загадочного сада серебристо трепетали, стоя в середке густо-чернильных кругов. Я заливал траву нежно-лунным молоком и разбрасывал исчерна-синий плюш теней. Мы с нею гуляли в этой изысканной заповеданности, взволнованно проходя через расстилающиеся веера любовных токов.
Перед нами вздымалось, ворочалось море, волны светло-пенящимися морщинами льнули к ее ногам. В сияющих дебрях воображения я выбирал цветы предельной сказочной яркости и подносил ей букет за букетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26