.. Пьесу перевели на немецкий для театра, который с дней своего основания в ГДР носил имя Горького. Gorki-Theater – это и ныне звучит внушительно. По мнению критиков, спектакль не умалил его славу.
Таким образом, Тик, живя в Германии, доставал плод за плодом с дерева успеха. Повезло в первый же год и устроиться по специальности. Он работал на радио Берлина в русской редакции программы, которая представляла многообразие культур.
А как обстояло с семейным благополучием? Слотов знал, что Вольфганг переехал с женой и дочерью. Дочь сумела подтвердить диплом врача и была принята на работу в больницу. О жене Тик благодушно упомянул раза два. Вячеслав Никитич не сомневался – приятель не чуждается интрижек. Но истинно дорого для него только то, что можно воплотить в творения, которые покоряли бы публику. Мысли о Тике неотрывны от образа: в кресле – облачённый в футболку человек с располагающим к доверию лицом идеалиста. Он преподал концепцию, которую невозможно поколебать, – если отказаться от помощи лжи, искажений. «Каким образом он прошёл на юрфак?» – вопрос-копьё. И слова Тика о спортивной школе: «Подобные заведения ещё в древней Элладе влекли страждущих. Где так полно открывался глазу цвет юности и кому-то суждено было стать утончённо любимым?» Его героя, сказал Вольфганг, в спортшколе приобщили к любви, а затем дали отзыв о нём заинтересованному мужчине, обладавшему властью...
Так и было, понимал Вячеслав Никитич, внутренне сопротивляясь. Никак не хотелось признаться себе в зависти к Тику. Я не вглядывался в эту биографию, мысленно говорил Слотов, иначе, конечно же, поставил бы рядом: отец, мать, посредственные оценки и – приём на элитарное отделение. Тут уж я как-нибудь увидел бы то, что уяснил Тик, чьё обострённое внимание к герою имело свои истоки: тёзка, ровесник, оба выросли в Ленинграде, в одно лето поступили в ЛГУ.
За разговором Слотов спросил приятеля: в университете тот, конечно, встречал тёзку? «По делу – не доводилось. А мимоходом наверняка видел не раз, но не запомнил», – сказал Вольфганг с видом просящего прощения.
Кто-то другой непременно наврал бы про личное знакомство, выдумал бы подробности. Но Тик хочет быть чист, дабы ничем не подпортить игру. «Игру – не подходит! – оборвал себя Вячеслав Никитич в чувстве, что он не мелочен и справедлив. – Тик просто делает дело». Можно бы добавить: основательно, на совесть. А играть... хм, на то нужен дар особенный. «Работы хватает?» – сочувственно спросил ты вчера. «Основное позади», – выразил облегчение Вольфганг. Твой вопрос: кто был покровитель? «Вот это и осталось внести, имеются несколько кандидатур. Я жду...» – писатель умолк. «Информации из Петербурга», – не стоила тяжких усилий догадка. Держим её при себе, переключаем любопытство на иное: род, жанр вещи? «Беллетризованная зарисовка». – «Звучит довольно скромно», – сказал ты и изумлённо и с хитрецой: ай, мол, прибедняемся!.. Как назвал? «Избранник лукавой улыбки, – ответил приятель и, словно неудовлетворённый, добавил: – пока так». Улыбка в названии, сколько раз было! – мысленно посмаковать насмешку и, с внушительной уверенностью: «Лукавой – это глубоко!» В душе Тика запела струна. Конкретное имя хорошо для книги, будто подумал он вслух, а для пьесы... «Ты и пьесу хочешь написать?» Он работал параллельно и уже написал, её переводят на немецкий – услышал Слотов. «То-то ты кудахчешь, как курица, снёсшая яйцо!» – мысль помогла ощутить превосходство над удачливым писателем и драматургом, который не подозревает об играющей им неотразимо умной воле.
Из-за позднего часа беседу о пьесе отложили до другой встречи. Размышляя о себе и Тике, Слотов ставил рядом: Вольфганг-студент и КГБ. Что-то было? Не похоже. Память осталась бы клеймёной, а при клеймёной памяти так не разговоришься. Напротив, в то прежнее время Тик держал язык на привязи: немец доказывал свой советский патриотизм. Он и мысленно не дерзал, и его не цепляли. Твоя жизнь оказалась богаче его жизни, говорил себе Слотов, – Тик умещается в круге твоего «я», и остаётся зазор...
Отчёт должен если и не вызвать фурор, произвести впечатление... займутся дискетой до понедельника? Придя домой, Вячеслав Никитич предупредил Марту: завтра ему снова в библиотеку – и уже не думал ни о ком, кроме как об ожидающей его Ульяне. Настроение слегка отравляло то, что она, по-видимому, ублажается чувством превосходства над ним, какое ему самому доставлял Тик. Потянуло ей доказать: он отличается от всех прочих и она для него – страничка читаемая.
* * *
И в эту субботу погода не хмурилась, белые облака ненадолго прикрывали солнце. Вячеславу Никитичу хотелось пить, но он решил, что из прихоти откажется от соблазнительного ледяного мартини. Ульяна в длинном халате цвета незрелого яблока, талия перехвачена пояском, выразила радость при виде букета, пошла поставить его в воду. Гость сказал вслед:
– Ты только из ванны?
– Понежилась! – ответила она шутливо-жеманным тоном. – Разоспалась, повалялась – и в ванну.
Он не подхватил игриво-возбуждающую манеру прелюдии. Когда Ульяна, как в прошлый раз, появилась в комнате с подносом, сидевший на диване Слотов пронизал её ироническим взглядом, который должен был вызвать вопрос: «Что ты на меня так смотришь?» Она, казалось, увидела иное.
– Подкрепись сначала, – сказала с капризным упрёком, кивнула на закуски на столике и устроилась в кресле напротив гостя, положив ногу на ногу.
Пола халата обрисовала бедро. Вячеслав Никитич остро ощутил всю прелесть этой женщины. Босая стопочка с покрытыми розовым лаком ногтями, обнажённая шея, лицо исполнено какой-то особенной чувственной откровенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42