Мне подумалось: то, что Генка очень хочет, чтобы так было, необязательно значит, что так не было.
Он спросил:
— А как она сказала о том, кого любит?
Я удовлетворил интерес:
— Химик ей про своё семейное несчастье, а она ему про того типа. Какой он талантливый, авторитетный. Она беззащитна перед его влиянием. Злилась на него и злится, не раз с ним рвала, но не выдерживала...
Филёный смирно сидел около меня.
— А этот трепач, — вдруг переключился на Славика, больше не желая подробностей, — и подставил же её! Разгласил перед ней тайну. Если правда самовольно уехал, им бы занялись и к ней привязались: о чём рассказывал? — Генка, подумав, добавил: — Может, с ней говорил кто-то из КГБ, а она не дура — смолчала. Наверно, было, но она мне не сказала. А я, — сообщил с достоинством, — в открытую!
Смиряя возбуждение, он начал о том, как признался Нинель в убийстве. Утром проводив её на работу и вечером встретив, опять был в её комнате. Нинель сказала, что озябла, он давеча купил вина и теперь уговорил её выпить. Она сидела на софе, накинув на плечи пуховый оренбургский платок, подобрав ноги.
— Я встал на колени, — проговорил Филёный и закрыл глаза, показывая, как глубоко проникся воспоминанием, — и так стоя, положил на её колени руки и голову. Я умолял её выслушать и рассказал про моё самое муторное. Быть у твоего окна, сказал я, быть и слушать, как у тебя происходит с тем человечком... Ей стало не по себе — я почувствовал. Говорю: какую я вынес боль из-за тебя.
Генка горестно исказил лицо:
— Ей тоже больно, а тут я ей прямо, открыто: да, это сделал я... ага. С ней был словно припадок. Без крика, без стонов — а только она стала дрожащим комком нервов. Я говорю: «Хочешь, сейчас всё напишу и пошлю прокурору?» Она зажмурилась и мотнула, мотнула головой: «Нет-нет-нет!» Зарыдала беззвучно. Долгий-долгий плач... А потом настало настоящее! Она лежала на постели нагая, шептала: «На-а, бери, ешь моё тело!» Красивые глазки затуманены кайфом.
«Кайфом ли?» — я не сказал это вслух, хотя сказать очень хотелось, и мысль, что я добрый, не ослабила мою тоску.
Генка говорил о радости, длившейся пять ночей. После пятой Нинель получила предупреждение от матери. Та являлась основной квартиросъёмщицей, и без её согласия дочь не имела права пускать кого-то жить. Мать грозила обратиться в милицию, и Филёный, уходя, обещал Нинель снять квартиру. Он уехал раздобыть деньги. Дело подвернулось в Копейске. Генка и сообщники, которых он нашёл, забрались в комиссионный магазин, вынесли немало ценного. Кто-то из уголовных, скорее всего, наркоман, кому в угро давали уколоться, быстро навёл оперов на след.
Филёный написал Нинель из колонии, обращаясь на «вы», чтобы не скомпрометировать. Не ответила. Он писал ещё, послал ей много писем. Лишь только его освободили из-под конвоя, побежал к междугороднему телефону.
— Руки ходуном ходят, не могу трубку к уху прижать. Если сейчас скажут, что переехала или её не стало... что, что тогда?.. Женский голос: «Да?» Я прошу: «Мне Нинель Васильевну». А это она и есть. «Я слушаю, что вы хотели?» — «Это Гена Распаев». В трубке тихо. Я: «Ну как ты живёшь?» Молчит. Я ей: «Ещё недолго, и приеду!» Она: «Может, не надо...»
Мне отчётливо вспомнился виноватый голос Нинель, каким она говорила «извините», когда к ней липли на пляже. Генка напряжённо смотрел на меня, ожидая, что я скажу. Я кивнул, выразив внимание, и он воодушевлённо пообещал, что поедет к Нинель, как только дождётся свободы выезда.
* * *
Мне разрешили прогулки на воздухе, и я сидел на скамейке у больницы, когда выписали Генку. Он подошёл попрощаться, сел рядом, и разговор быстро зашёл о том, о чём и должен был зайти. Я предположил самое благоприятное для Филёного: Нинель не сказала ему, что её жизнь изменилась, и впустила в дом. Но мать-то, если не тешить себя фантазиями, наверняка жива. Опять встанет вопрос о квартире.
— Снова пойдёшь на дело?
Он полоснул меня взглядом. Я тронул то, что и без меня нудило его, не суля просвета.
— А если всё так глухо? — вырвалось у него. — В этой сучьей стране мечту можно лишь предать. А чтобы только прикоснуться к мечте — заложи жизнь!
Он сказал, что помнит стих. Однажды услышанный, стих запомнился неточно, ну да пусть. Генка прочёл:
Есть звезда, до которой лететь
Четыре тысячи лет.
Есть другая — лететь до неё
Пятьдесят одну тысячу лет.
Так к какой полетим мы, Жанетта:
К первой или ко второй?
Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее. Стихотворение побуждало к мысли, что если мимолётность — частица вечности, то промелькнувшее счастье всё равно впереди. Ибо вечность, не имея края, конечно же, кругла. Вспоминая, что Нинель рассказывала Славику о родившихся под созвездием Близнецов, я спросил Филёного, верит ли он в гороскопы. Он сказал:
— Как сказать...
— Ты не в мае-июне родился?
— А что это тебе бы дало? — спросил он.
— Как взглянуть. Может, объяснение.
Он не был настроен на шутки.
— Выходи в инженеры, студент Забавских! — Ему пора было идти, он пожал мне руку.
Я напомнил мой вопрос.
— Нет. Не в мае и не в июне! — сказал Генка уходя.
Повесть «Близнецы в мимолётности» опубликована в журнале «Литературный европеец», NN 12-13 / 1999, Frankfurt/Main, ISSN 1437-045-X.
Повесть вышла также в сборнике под общим названием «Близнецы в мимолётности» Verlag Thomas Beckmann Verein Freier Kulturaktion eV, Berlin-Brandenburg, 1999

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26