Динамик на стене прохрипел ее имя. Она быстро надела туфли и встала.
– Увидимся на сцене, Торни.
Она выбежала из уборной, позабыв закрыть дверь. Он посмотрел ей вслед и почувствовал себя виноватым. Он стоил этим людям денег, стараний и нервов, и от этой премьеры зависело, долго ли проживет эта пьеса. Дело было гиблое, и как ни жаль, но изменить он уже ничего не мог. Оставалось только хорошо отыграть третий акт и исчезнуть, прежде чем все обнаружится.
Через открытую дверь он мог видеть людей, среди которых были Мела, Фириа и Жадэ. Он закрыл глаза и попытался вздремнуть, но это ему не удалось. Он сел и снова посмотрел на разговаривающих. Было в них что-то странное, но он не мог понять что. Жадэ, Фириа, Мела, Рик и трое неизвестных. Тощий тип с внешностью педанта, это, вероятно, техник-программист. Крупный плотный мужчина в темном деловом костюме выглядел за сценой явно не на своем месте. И наконец там был коренастый субъект без галстука, с торчащей изо рта сигарой, который, казалось, был больше заинтересован происходящим за сценой, чем дискуссией. Здоровяк-бизнесмен все время задавал ему вопросы, на которые тот коротко отвечал, наблюдая за рабочими сцены. Вдруг он вынул сигару изо рта и бегло посмотрел в сторону Торнье. Тот обомлел. Затем похолодел. Коренастый был кладовщиком со склада Смитфилда.
Это он дал ему запасную пленку и химпакеты. Он, наверное, уже понял, в чем дело, и, возможно, уже сообщил, кому следует.
«Я должен исчезнуть, – в панике подумал Торнье. Здоровяк был или из полиции, или частным детективом, из тех, кто работает на Смитфилда. – Я должен исчезнуть, спрятаться…»
– Не в эту дверь, приятель, это на сцену! Что? А, Торни! Тебе еще рано.
– Ах, да, извини.
Он свернул в сторону.
Тут зажглась лампочка и раздался звонок.
– Теперь пора! – крикнул ему вдогонку рабочий сцены. – Эй, Торни! Звонок! Давай назад! Когда поднимется занавес, ты должен быть на сцене.
Он остановился и повернулся. Потом прошел на сцену и занял свое место. Мела была уже здесь и как-то странно на него смотрела.
– Торни, ты ведь не делал этого? – шепотом спросила она.
Он молча взглянул на нее, стиснул зубы и кивнул головой.
Она озадаченно и удивленно посмотрела на него. Она рассматривала его, как будто он был не человеком, а какой-то диковиной.
– Мне кажется, я тогда сошел с ума, – сказал он вяло.
– Мне тоже.
– Ладно, не так уж много я наворотил, – сказал он с надеждой в голосе.
– Те люди не остались на третий акт, Торни. Они ушли.
– Какие люди?
– Критик и двое газетчиков.
– А-а.
Он стоял, оцепенев. Она отвела взгляд от него и стала ждать, когда поднимется занавес; ее лицо не выражало ничего, кроме удивления и грусти. Это было не ее представление, с ним ее связывала лишь кукла, приносящая ей гонорар. Печалиться следовало бы ему. Он, пожалуй, лучше бы понял презрение.
Занавес поднялся. За огнями рампы простиралось море расплывчатых лиц. Он снова был Андреевым, шефом, царской полиции, верным слугой обреченного на гибель режима. В этот раз ему было легче слиться с личностью русского жандарма и немного пожить в прошлом столетии, потому что так он чувствовал себя лучше, чем в шкуре Райена Торнье. В шкуре, которую с него вскоре сдерут, если он правильно понял взгляды тех людей. «Хорошо бы и после спектакля остаться Андреевым», – мельком подумал он. Но это была верная дорога получить в соседи по палате Наполеона Бонапарта.
Газетчики ушли, не дождавшись окончания спектакля. Завтра пьесу снимут с репертуара, если в культурном разделе Таимо не появится впечатляющий хвалебный гимн, а это было в высшей степени невероятным. Первого акта ему не простят.
– Почему ты это сделал, Торни? – раздался у него в ухе голос Рика.
Торни поднял голову и увидел лицо Рика за стеклом операторской. Он развел руки и пожал плечами, как бы желая сказать: «Как тебе это объяснить, я и сам этого не знаю».
Им овладела какая-то апатия. Планы рухнули, и ему оставалось наблюдать рушащиеся вокруг обломки, пока не появится возможность выбраться из груды руин.
Первые две сцены удались. Не блестяще, но достаточно для того, чтобы зрители забыли про свою жвачку и завороженно уставились на сцену.
В третьей сцене революционные массы осадили здание полиции, Андреев ждал известий от Марки, и ответом на предложенное перемирие было «нет».
Это был его смертный приговор. Слово, отдающее его на растерзание взбешенной толпе. Но он не собирался так просто сдаваться и позволить разорвать себя на куски. Здание защищали верные правительству войска, и оно было хорошо укреплено. Так что у него было достаточно времени, чтобы самому свести счеты с жизнью. Но он медлил. Он ждал вестей от Марки.
А ее все не было.
В комнату ворвались два человека в форме. Они сказали, что она пришла, что она провела врагов через черный ход в подвал, что предала его и государство. Этого не могло быть! Но офицеры твердили свое.
Он не мог этому поверить. Ослепленный яростью, он выхватил пистолет и выстрелил в одного из офицеров.
Кукла упала. Грохот выстрела заставил Торнье придти в себя, и он вспомнил, что второй патрон в магазине был не холостой. Он забыл заменить его в последнем антракте.
Он решил было хотел выстрелить в упавшую куклу и тем самым разрядить патрон, но было уже поздно, действие несло его дальше. Он посмотрел на свою жертву, ссутулился и выпустил пистолет из руки. Шатаясь, он подошел к окну и посмотрел на площадь. Он закрыл лицо ладонями и подождал, пока опустится занавес. Занавес опустился ненадолго, обозначив короткую паузу. Торнье обернулся и хотел поднять пистолет.
– Нет, Торни, нет, – послышался испуганный шепот Рика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21