Он вздрогнул невольно.Уж убили бы разом… Нет, допрежь так искалечить хотят… — с досадой и болью стукало его сердце.Вновь зазвенела тетива…Алексей, подведенный одним из окружающих Кучума воинов к высокому кедру, увидел, как щурясь от солнца, коренастый старый кайсак метит ему прямо в сердце.— Смерть… Сейчас… Сию минуту… — вяло проработал его мозг, и он невольно закрыл глаза.Вдруг что-то неожиданное прозвучало на площади Искера.— Отец!… Заставь их перестать!… — не помня себя вскричала Ханджар, кидаясь со всех ног к Кучуму. — Не позволяй убивать его, во имя Аллаха!… Я хочу сделать его своим кулом, рабом, отец! Он будет убирать твою юрту и кормить, и чистить наших коней… — и, заметно побледневшая от волнения, она прижалась горячим лбом к костлявой желтой руке Кучума.Когда что-нибудь просила Ханджар, нельзя было отказать ей в ее просьбе. Грациозной, ласковой кошечкой прильнула она к груди отца. Маленькими, нежными, холеными пальчиками гладила она его морщинистое лицо. Под этими ласками невольно расцвели суровые черты сибирского хана. Без памяти любил свою царевну-дочку старый Кучум. От любимой покойницы-жены, красавицы Сызгэ, осталась ему Ханджар-царевна. Он обожал когда-то Сызгэ. Он выстроил ей город Сызгэ-Тура [Сызгэ-Тура — женин город, нынешние Сыгунские юрты] близ Искера и переселил туда свою красавицу-ханшу, подальше от завистливых и злобных других жен, невзлюбивших за красоту чаровницу Сызгэ. И вся любовь его к покойной перешла на дочку. Не было просьбы, казалось, в которой бы отказал старый хан своей любимице Ханджар. И вот, под влиянием ласк царевны, все более и более размягчалось суровое сердце Кучума.— Отдай мне белого кула, отец!… — лепетала красавица. — Отдай мне его!…— Бери, око жизни моей… Бери, дикая роза Ишима… — произнес слепой старик, кладя свою высохшую, как пергамент, руку на благоухающие кудри Ханджар, — дарю тебе пленника, царевна моя…Резким, гортанным, победным криком вскричала Ханджар и, подпрыгнув как дикая лосиха, очутилась подле недоумевающего Алексея. Его глаза широко раскрылись при виде черноокой девушки, что-то оживленно толкующей на непонятном ему языке. А она между тем вырвала из-за пояса близ стоявшего брата нож и в один миг перерезала ремень, стягивающий члены пленника.— Ты будешь жить… Отец подарил тебя мне, я дарю тебе жизнь… — не без гордости произнесли ее алые, как кровь, гордо изогнутые губы.Но тут, как из-под земли, вырос перед ними Имзега.— Постой, царевна. Неладное затеяла ты. Это мой пленник. Я привел его к хану. И хан не может отдать тебе чужую добычу, царевна Ханджар, — резкими звуками вырвалось из груди молодого шамана.Красавица вздрогнула, вспыхнула, топнула ногою. Вся кровь прилила к ее лицу.— Отец!… Отец!… Что же это!… Кто смеет нарушить слово твое!… — так и отпрянула она снова к Кучуму, расталкивая окружавших ее людей.Теперь невольное смятение отражалось на незрячем лице повелителя Сибири. Его чуткое, как и у всех слепых, ухо уже успело уловить речь Имзеги. В тот же миг и сам Имзега предстал перед ним. Его глаза сверкали. Лицо было бледно, как смерть, от гнева, бешенства и плохо сдержанной злобы.— Великий хан!… — произнес он, весь трепеща от охватившего его порыва, — будь справедлив до конца. Отдай мне добычу, которую твоя дочь-царевна хотела взять от меня… Я схватил этого пленника у Бабасана… Он мой, повелитель Искера и всего сибирского юрта… Будь справедлив…Он говорил смело с ханом, как равный. Свита Кучума почти с ужасом вслушивалась в его слова. Вот-вот, казалось, поднимет руку с копьем слепой Кучум и насмерть поразит дерзкого шамана. Но, странно, чем смелее становилась речь Имзеги, чем требовательнее делался его тон, тем более и более прояснялось лицо Кучума.Ему давно нравился молодой остяцкий князь. Нравился настолько за свою бескорыстную службу при дворе его, Кучума, что он позволил ему и сестре его Алызге исповедывать их языческую веру, он, Кучум, сам ревностный мусульманин и всюду вводивший веру магометанскую! Бесстрашие и искренность молодого шамана из рода Назымских князей окончательно покорили хана. Он произнес:— Ты прав, Имзега, добыча твоя… Бери пленника… Он принадлежит тебе по праву… Ханджар, сердце сердца моего, сверкающая звезда моего слепого ока, не горюй… Много тканей из шелка, много чепанов, каких нет ни у одной ханши в мире, велю я выменять тебе у бухарских купцов вместо живого подарка.И тут же, обращаясь к разом просиявшему остяку, спросил:— Но скажи мне, Имзега, что ты сделаешь с ним?— Я принесу его в жертву великому Урт-Игэ, чтобы умилостивить грозного духа, великий хан… Кяфыры недалеко… Кяфыры плывут к Искеру, но великие духи открыли Имзеге, что если умилостивить грозного Урт-Игэ, сына великого Ун-Тонга, он прикажет своим менгам и кулям потопить вражеские лодки и схоронить на дне Иртыша русских батырей и воинов, — вдохновенным голосом вскричал молодой шаман.— Велик Аллах и Магомет, пророк его! Ты несешь добрые вести, Имзега!— произнес Кучум и радостным светом озарилось на миг его мрачное, суровое лицо.Имзега низко поклонился хану, и, грубо дернув за ремень, связывающий руки пленника, поволок его за собою.Едва переступая от усталости, Алексей двинулся за ним.Близ ворот, сложенных из камня, находилась небольшая скала, как бы отпрыск гигантской Чувашьей горы, находившейся дальше. Небольшое отверстие вело в пещеру. В этой пещере жил Имзега. Здесь лежали шкуры убитых зверей, висели на стене принадлежности шамана, лебедь-домбра, бубен и длинные спицы вроде щита. Лежал и пестрый наряд из разноцветных лоскутьев. Имзега надел цепи, лежащие тут же в углу и как бы нарочно приготовленные, на руки Алексея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83