Но мы видим, что мы не должны подавлять ничего. Ведь подавляя, мы исключаем из сознания то, что нам кажется неприемлемым. В ходе подавления мы порабощаем себя. Мы снова и снова откладываем начало полноценной жизни. Ничто не выйдет из юдоли мрака, пока не будет вынесено на свет осознания. Подавление устраняет из сознания нежелательные проявления, делает их недостижимыми. При этом все, что мотивировало наше поведение, по-прежнему присутствует, однако мы не имеем к нему доступа, потому что оно оказывается за порогом осознания. Поэтому каждая эмоция должна быть в свое время признана, ей нужно позволить существовать без осуждения и страха в чистом восприятии, где мы можем видеть ее в подлинном виде – как мимолетное безличностное состояние сознания. Мы воображаем, что пойманы в безвыходной ситуации, что жизнь – это наказание, а не дар.
Каждый раз, когда мы отождествляем гнев со своим «я» или думаем, что сомнение и вина – наши нежелательные проявления, мы подавляем эти состояния сознания и не можем пойти глубже. Как только вы называете что-либо собой, вы останавливаетесь на этом. Это ваша глубина проникновения. Это этаж, на котором вы выходите из лифта. Но если вы остаетесь открытыми гневу, просто позволяя ему быть, вы уходите глубже. Вы начинаете чувствовать пространство, из которого эти феномены возникают и в которое они затем возвращаются. Когда вы начинаете чувствовать пространство, в котором витает гнев, вы перестаете отождествлять себя с ним. Вы наблюдаете за ним, но не теряетесь в нем.
Мы прекращаем думать об этих состояниях сознания как о «себе» и начинаем открываться целостности, в которой происходят эти события, – открываться неосуждающему, несудящему, исключительно сострадательному пространству, к которому мы имеем доступ в сердце и которое не привязывается и не отрицает ни одного проявления сознания. Это пространство составляет суть самого сознания. Оно не называет себя Сюзан, Фред, Ондри или Стивен. Оно просто есть. Это пространство чистого бытия. Это основание того, что мы имеем в виду, когда говорим «Я есть». Это осознание, которое мы по ошибке называем «я».
Мы так привыкли к тому, чтобы смотреть на себя со стороны, что забыли спросить, кто смотрит.
Мы осознаем свою естественную пространственность так редко, что начали верить, что зависимы от проявлений своего сознания. Когда в нашем уме возникает путаница, мы отождествляемся со своим ущербным представлением о себе. Мы теряем свою естественную пространственность. Рассуждая о смерти, мы думаем о потере самих себя. Мы думаем, что после смерти не сможем больше быть тем или иным надуманным образом себя. Но, присматриваясь к себе, мы замечаем, что всякий раз, когда мы говорим «Я есть это» или «Я есть то», в какой-то мере нами движет иллюзия. Когда «Я есть» чистого бытия привязывается к одному или другому аспекту мира, появляется чувство искусственности, незавершенности и искажения истины. Когда мы говорим «Я счастлив» или «Мне грустно», «Я красив» или «Я справедлив», мы видим, что то, к чему мы привязываем это «Я есть», постоянно меняется; что в одно мгновение мы можем быть счастливы, в следующее – горды, в следующее – рассуждать о своей гордыне, затем – смутиться, затем – снова, вспомнив о себе, вернуться к своему «Я есть» из чистого бытия.
«Я есть это» и «Я есть то» – в этих высказываниях есть что-то неискреннее. Поскольку в этой изменчивой вселенной нет ничего, что я бы мог достаточно долго считать собой, во мне нет ни одного проявления, которое я бы мог по праву назвать собой. Фактически, большую часть времени мы притворяемся кем-то просто потому, что мы привыкли притворяться. Мы замечаем, что, когда мы просто говорим «Я есть», присутствует только пространство, только бытие. Мы чувствуем, что это «я» не указывает на что-то отдельное, внешнее по отношению к нам, на наше тело или ум. Речь идет о чувстве присутствия, о бытии. Когда вы говорите «Я есть» и когда я говорю «Я есть», мы имеем в виду одно бытие. Мы указываем на одно и то же. Подлинное «я» всех людей едино. Оно становится отдельным и воинственным, только когда мы ассоциируем его с этим или тем. Когда вы говорите «Я есть это», универсальность бытия оказывается потерянной. Когда вы говорите «Я есть эта радость, этот страх, этот ум или это тело», истина рассыпается на кусочки, как вдребезги разбитое зеркало. Единое уступает место множественности.
Мы постоянно пытаемся стать кем-то или чем-то. «Я есть это» дает нам понять, что я не есть то. Однако, если в вашем уме есть зависть, страх или вина, как вам включить эти качества в свой имидж? И можете ли вы не держаться за это воображаемое «я» настолько долго, чтобы открыться содержимому мгновения, каким бы оно ни было? Как можно открыться и выйти за пределы того, что грек Зорба назвал «великой катастрофой»? Ведь если вы от чего-то скрываетесь, встреча с ним оборачивается для вас катастрофой. Что нужно делать, чтобы, когда приходит ревность или зависть, не закрыть своего сердца, а начать исследовать глубины сознания и увидеть, насколько изолирующими могут быть эти тяжелые эмоции и как быстро они возвращают нас к представлению о «я»? Как редко мы выходим за пределы эмоций, как редко мы понимаем, что их не нужно ни проявлять, ни выражать, как редко мы чувствуем себя пространственностью самого бытия.
Как, видя навязчивую реакцию ума на его собственные проявления, мы можем не чувствовать участия к существу, которое ежеминутно преследуют различные страдания? Мы не даем себе проявить сострадание. Мы обращаемся с собой так, как никогда не стали бы поступать с другими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118