Мерзкий запах, исходивший от ее тела, отталкивал и в то же время словно звал замаливать грехи. Изо рта у нее торчали острые зубы, из горла вырывались странные звуки – как эхо какого-то древнего напева.
– Я только что подобрала куски того старика, которого ты убил. Зачем ты заставляешь меня так много трудиться?
Мне стало не по себе.
– Не бойся. Это мой долг – собирать воедино части трупа и носить куски в своей сумке. Я так устала, Оливерио. Ведь у нас есть и другие способы убивать. Будь ты проклят, Оливерио! Почему ты прикончил его именно так, ради собственного удовольствия, не пожелав никого
пригласить?…
– Как тебя зовут?
– Тласоль Тласоль (Тласольтеотль) – «божество грязи», богиня чувственных наслаждений, одновременно отпускающая грехи человека.

, к вашим услугам…

Вот она, эта фальшивая вежливость, парализующая нашу волю: «к вашим услугам», «будьте как дома», «мы в вашем распоряжении»… Я взял ее горячую руку, Тласоль покраснела, но тоже сжала мне пальцы. Я ввел ее в комнату, а рот в своей роскошной одежде из шелка с резинками подозрительно молчал. К вашим услугам!

(Тласоль, уходя, не захлопнула за собой дверь. Я заметил это лишь за несколько минут до полуночи: в дверную щель уже просовывалась нога, готовая вторгнуться ко мне вместе с бесчисленной свитой своих грязных собратьев. Я бросился к двери, но нога не уступала. Мне уже слышался гул голосов, мягкий, убаюкивающий, теряющийся в коридорах, в толпе гостиничной прислуги. Пересмеиваясь и подвывая, они стали выкрикивать слова о причастим, о здравии, о том, что надо каяться, каяться, каяться… И тут рот вдруг очнулся от тихого забытья, в которое его вверг визит Тласоль, и начал без удержу смеяться. Как мне было от них отгородиться? Они не входили, потому что пока не хотели. Но их песни были уже здесь, такие «up-to-date» Очень современные (англ.).

(«жизнь ничего не стоит, она начинается с плача, плачем она и…»), хотя я знал, что они очень старые – в ритме камня, с пеплом в горле. Их надо было бы прогнать всех прочь, всех до единого – я чувствовал, что там их тысячи, жаждущих чего-то, что мне одному известно, и готовых долго и терпеливо меня осаждать. Их надо было остановить! Из последних сил я кричал и кричал: как мне вас убедить, если вы меня не слушаете? Ведь все на свете… все на свете естественным образом меняется, преображается, умирает, чтобы рождалось новое, идущее вослед… Почему же не изменяетесь вы и всегда уподобляетесь самим себе, каменные идолы с металлическими сердцами?…
Нет, они не ведают, не знают, что человек… что я – сильнее природы, ибо, хотя она и могущественнее меня, но не может этого осознать, да, – это les rapports naturels qui dйrivent de la nature des choses Естественные отношения, вытекающие из природы вещей (франц.).

, это так, если бы человек смотрел в лицо Природе, но он хочет видеть of Sand and a Heaven in a Wild Flower, hold minify in the palma of your handy Бесконечность в песке на ладони, небеса в полевом цветке (англ.).

, да, именно так… der Mensch will leben Человек хочет жить (нем.).

to see a World in a Grain… Чтобы видеть мироздание в зерне (англ.).



He бойся, я не посажу тебя в клетку клевать птичьи зерна… Я защищу тебя, я – вместе со всеми мраморными колоннадами и полевыми цветами, и укрощенными ураганами, и кровоточащими папирусами, и победами духа, и живыми машинами, которые функционируют лишь благодаря Кенигсбергу Город (ныне Калининград) в бывшей Восточной Пруссии, где жил Иммануил Кант.

…
Невидимое скопище громко хохотало, они там просто покатывались со смеху, бренча на гитарах; гудение толпы сообщало, что моя литания уже похоронена ими, – так было всегда, едва она вырывалась наружу, – похоронена в глубокой могиле, что уготована каждому, кто ступит на их землю.
Губы, еще обернутые в шелк, скатились с кресла на пол, не удержав стона, а темная нога отступила в коридор, и я, обессилев от волнений, смог запереть дверь.

Мне срочно надо было выйти – подышать, купить спички. Я высвободил губы из свертка и приложил к лацкану пиджака; они тотчас впились в шерсть. По коридорам отеля бродила Тласоль, но узнавать меня не хотела. Губы воспользовались моим невниманием, спрыгнули с меня, и только я их и видел. Пошныряв по полу, они скользнули под какую-то дверь. Возмутительно, черная неблагодарность! – подумалось мне. Как их поймать и наказать?… Вопрос был уже не в том, чтобы ими обладать и любоваться, а в том, чтобы заставить их почувствовать силу моей воли… Я открыл дверь в какую-то темную комнату, нащупал выключатель, но свет не зажегся. Ползая в потемках на животе, я шарил руками по полу в поисках мясистых губ. Где же они? Мне нельзя их потерять! Слишком много переживаний для одного дня!
– Я здесь, Оливерио, – послышался свистящий шепот из угла.
Нагнувшись, спотыкаясь во тьме, стукаясь головой о мебель, я возился в пыли. Губы свалились мне прямо на голову, шлепались о щеки, дули в нос. Я вскочил на ноги, расшвырял стулья, свалил лампу и закричал: – Мне вас не иметь, никогда не иметь! Но я вовсе не хотел так сказать; напротив, мне думалось: вот сейчас будете моими, вот-вот!…
И вдруг мой рот снова завопил:
– Без них не уйду! Эти уста – моя жизнь!
Что это было? Не иначе как просто болтовня! Но мой рот продолжал говорить, шевелиться, произносить то, о чем я вовсе не думал. Я поднялся в свой номер. В парке возле карусели играл уличный ансамбль. Я остановился в комнате перед зеркалом. Вид был невеселый, и меня разобрал смех. Дыхание, как из калильной печки. Мои губы не переставали двигаться.
– Ты – наш пленник, Оливерио. Тебе дано думать. но нам – говорить.
1 2 3 4 5