– Хорошо, – согласился он, закурил, прислушался к реке, поправил выбившийся из костра сук. – Но начать придется издалека. До войны я жил в Харькове и работал в Научно-исследовательском металлургическом институте. В тридцатых годах при институте была организована так называемая рабочая аспирантура. Может, слышали о такой системе?
– Слышали, – ответил Павел Данилович. – Я сам в рабочей аспирантуре учился.
Мы выразили удивление, так как никогда не подозревали, что Павел Данилович получил высшее образование.
– Да нет, что вы? – Павел Данилович озадаченно посмотрел на нас своими детскими, ясными глазами. – Рабочая аспирантура – это совсем другое дело. Эго время такое было, что нам специалистов не хватало, не то что теперь – кинь камнем и обязательно в инженера попадешь. И тогда рабочих, что пограмотнее, приглашали в институты, в эту самую рабочую аспирантуру… Занимались там с нами арифметикой, черчением, технологией металлов немножко, чтобы подготовить среднее звено – мастеров, бригадиров…
– Верно, – поддержал его рассказчик. – Так вот, среди других взяли мы в аспирантуру и некоего Петрова – высокого, здорового мужика, члена партии с 1924 года…
– Одного, выходит, года со мной, – вставил Павел Данилович. – Ленинского призыва.
Рассказчик мягко улыбнулся и с интересом посмотрел на него.
– Ну, какого он был призыва, вы после узнаете. Во всяком случае учился он неплохо, держался скромно… Помню, он входил в нашу парторганизацию и, бывало, на партийных собраниях, обсуждавших планы работы института, выступал с речами в таком роде: «Нам, рабочим, трудно разобраться в этом деле… Тут люди ученые собрались. Вам, конечно, виднее. Но все же нам кажется…» И говорил иногда дельные вещи.
Поучился он с год и остался на работе в институте – техником. В институте он и женился. Была у нас чертежница такая – Фанечка. Совсем еще девочка. За ней многие ухаживали, а женился – Петров.
– Полненькая? – оживился Тадеуш.
– Полненькая, – подтвердил рассказчик. – А вы что, знали ее?
– Нет, – смутился Тадеуш. – Я просто…
– Была она действительно полненькой, маленькой. И, пожалуй, некрасивой. Но очень милой, веселой, подельчивой… Да… Петров поступил в Промакадемию, закончил ее и ушел из института на завод «Серп и молот» то ли начальником цеха, то ли заместителем, не помню сейчас…
– И это он стрелял? – не выдержал Павел.
– Нет уж, погодите, – возразил рассказчик. – Раз взялись слушать, так не торопитесь. Дойдем еще и до стрельбы.
– Так вы минутку не рассказывайте, – попросил Павел, – а я сейчас еще лозы поднесу.
В костер добавили хвороста, он запылал ярче, рассыпая искры. Нам пришлось отодвинуться от огня.
– Хорошо в такую погоду у костра, – сказал рассказчик, расстегивая ватник. – Так вот, в начале войны я был избран секретарем райкома в Харькове. Если бывали в Харькове, то, возможно, знаете – большой район, промышленный. Работать было очень трудно. Тут тебе и производство вооружения, тут тебе и строительство оборонительных рубежей, тут тебе и эвакуация предприятий. В общем, работали по-настоящему, круглосуточно, спали не раздеваясь.
Помню, однажды пришел ко мне в райком Петров. С жалобой. Ему предлагали эвакуироваться, а он хотел остаться в Харькове. «Мне, старому коммунисту, стыдно эвакуироваться в первую очередь», – говорил он.
Я ответил, что находиться следует там, где он сейчас больше всего нужен, и Петров ушел еще более сумрачный, чем всегда. А он никогда не производил впечатления человека веселого.
Мы, партийные работники, уходили из Харькова последними. Немцы были на пороге. Страшные это были дни. Город горел, а на восток группами и в одиночку шли тысячи людей с котомками.
Я был направлен на Урал, на завод, который изготовлял алюминиевый лист для самолетов. В то время с каждым днем увеличивалось количество самолетов, какие выпускала наша авиационная промышленность. И даже не верится сейчас, что металл, по сути, для всех авиационных заводов выпускал только один наш завод. В общем, работать приходилось вовсю.
Но вот наконец в войне наступил перелом, освободили Харьков, а я был переведен на другой завод, под Москву. Там я встретился с товарищами по институту.
– А знаешь, – сказали мне, – Петров-то, помнишь, в нашем институте когда-то работал?… Он при немцах в Харькове оставался, у немцев служил.
– А откуда это известно?
И мне рассказали вот какую историю.
В нашем институте работала техником такая женщина – Агафонова; не молодая уже, но одинокая. Она жила со старухой матерью. Мать ее была тяжело больна, у нее были парализованы ноги.
Когда началась эвакуация Харькова, Агафонова, как мне рассказывали товарищи, зашла в партком института (хоть она была беспартийной) и спросила, как ей быть – мать ее никак не могла отправиться в дальнюю дорогу. «Что ж, – ответили ей, – если не можешь уехать – оставайся. Но веди себя достойно».
И вот однажды эта Агафонова вдруг увидела на Сумской Петрова. Он шел ей навстречу в форме эсэсовского офицера. Агафонова очень испугалась. Петров подошел к ней и спросил:
– Узнаешь?
– Узнаю, – ответила Агафонова.
– Мать здорова?
– Нет, больна.
– Я понимаю, – сказал Петров. – Я в том смысле – жива ли?
– Жива.
– Ну что, удивляешься, что я в этой форме? Агафонова промолчала.
– Tак вот знай. – Он наклонился к ней поближе и тихо сказал: – Я оставлен на подпольной работе. Служу, как видишь, в самом сердце у гитлеровцев. Да не только я здесь оставлен. Здесь и Борис Андреевич (Борис Андреевич – это я). Только мы его подальше держим, на улицы не выпускаем, потому что в Xарькове его многие в лицо знают.
1 2 3 4 5