Короток предзимний сибирский день. После сумеречного рассвета появляется из-за Саян солнце без лучей. Оно не успевает даже разогнать туман в речной долине. Быстро бледнеет и опускается, спеша, наверное, в те края, что не так суровы и требуют больше ласки.
Изыскатели шли, шурша опавшими листьями, спотыкаясь о валежины. Забрели в большой завал. Обомшелые гниющие древесные стволы, волглые упругие сучья и трухлявые пни выматывали силы. Идти по такому завалу было не только трудно, но и опасно – того и гляди, острая поторчина выткнет глаз либо предательская колодина вывихнет ногу. А Кошурников все лез и лез вдоль берега – до ночлега надо было пройти как можно больше.
После полудня дорогу пересекла быстрая речушка. Даже не верилось, что мороз сможет остановить ее бег. Спилили дерево на берегу и перекинули вершиной на другую сторону. А потом увидели вдалеке избушку. Кошурников втайне надеялся, что, может быть, это охотничья артель заготовила себе жилье, рассчитывая среди зимы прийти сюда на лыжах.
Тогда поблизости должен быть лабаз с продуктами и, возможно, зимней обувью. Ведь чтобы белковать в сорокаградусные морозы, надо одеваться и обуваться как следует. Изыскатели были бы спасены. Конечно, они возьмут в лабазе все необходимое, а потом найдут хозяев и вернут все – с доплатой за нарушение таежного закона, с благодарностями и извинениями.
Низенькая дверь зимовья была завалена камнями. Изыскатели расшвыряли их, нагнувшись, пролезли в избушку. В ней было сухо. Когда глаза привыкли к темноте, Кошурников сказал:
– Тут много лет никто не был. Однако смотрите…
Он достал заклиненный в потолочной щели свиток бересты.
– Спички. Соль.
Бережно свернул бересту и укрепил на старое место.
– Пойдем, ребята.
И они снова шли по колоднику и мордохлесту. На открытых участках тоже было не сладко – берега здесь поросли упругим и колючим кустарником. Кошурников называл его «гачедером».
– Почему гачедер? – спросил Алеша.
– Раздерут эти прутики твои валенки совсем – поймешь…
– А при чем тут все же «гачи»?
– Это крепления сыромятные на камысных лыжах…
Алеша начал что-то говорить о точных и сильных словах, которые употребляют сибирские охотники, но голова Кошурникова была сейчас занята другим – его все больше тревожил исход экспедиции. Идти становилось невмоготу. Сегодня утром он урезал порцию сухарей и мяса.
Надо было, наверно, взять побольше оленины, хотя ему очень трудно сейчас нести этот быстро убывающий кусок. Основной груз они распределили по настоянию Кошурникова так: начальник экспедиции нес мясо и сухари, Алеша – ружье, соль и посуду, Костя – пилу, топор, спички, табак. Тяжело было Кошурникову, за день пудовый груз оттягивал плечи. Но мяса можно бы добавить.
– А зачем камысные лыжи обивают лосем?
Это спросил опять Алеша, который к чему-то затевал совсем посторонние разговоры.
– На гору в них хорошо. Кроме того, по сырому снегу скользят и не скрипит под ними в мороз – зверя не спугнешь. Ну, вы идите, я догоню…
От тяжелых мыслей Кошурников всю жизнь лечился работой. Сейчас он полез в сторону, загребая сапогами рыхлый сухой снег. Как здесь ляжет трасса? Ведь независимо ни от чего дело надо делать…
Он возвращался на след и снова поднимался на террасу. Постепенно мысли принимали другой оборот. Догнал ребят. Они шли медленно, экономя силы.
– Михалыч, сколько там накачало? – спросил Костя Стофато, который часто спотыкался и падал.
– На моих отцовских-то? – Кошурников достал из кармана увесистые часы фирмы «Павел Буре» – давнишний подарок отца. Скоро семнадцать. Устали?
– Да нет, ничего.
Они снова пошли, уже почти в потемках. И когда Кошурникову показалось, что он не сможет сделать больше и десятка шагов, его окликнул Алеша:
– Сколько на отцовских накачало, Михалыч?
Расположились на ночлег. Разожгли костер, сварили в ведре жидкую болтанку на оленьем мясе, взяли по паре сухарей. Потом Кошурников насыпал себе и Косте аптекарскую порцию табаку – его оставалось совсем мало. Алеша отворачивался, сцепив зубы. Кошурников видел, что парню зверски хочется курить, и поражался его выдержке.
Кошурников курил, не отрывая взгляда от костра. Начальник экспедиции всегда любил хороший костер. С ним спокойнее. Темнота и таинственный мертвый лес отступают куда-то, перед глазами – движение и свет. Костер шуршит, легко потрескивает, будто говорит: «Брось, друг, тосковать! Пока мы с тобой – ничего не случится. Тепла тебе еще? Пожалуйста! Жизнь никогда не кончается, однако…»
Начальник экспедиции думал о товарищах. Изменились они сильно во время похода. Возмужали. Хотя и малоприспособленная это была публика для такой жизни. Особенно Стофато. Но сейчас даже будто бы раздались его кости. Он теперь больше помалкивал. И замечательно, что это молчание мужавшего парня не было отчужденным и тревожным, как в дни болезни. Зато Алеша почему-то разговорился, хотя у него болело горло. Если раньше он с грубоватой категоричностью отметал всякие, как он выражался, «философские» разговоры, то сегодня все чаще сам их заводил. Чем это объяснить?
Он глянул на Журавлева. Тот вскипятил воды, подвинул к себе кастрюлю и дышал над паром, двигая свалявшейся черной бородой. Вот он откашлялся. Сейчас что-нибудь спросит…
– Читал я Джека Лондона, – сказал натужным голосом Алеша, ни к кому не обращаясь. – Запоем читал.
– Сильный мужик был, – откликнулся Кошурников.
– Читал я его, Михалыч, безотрывно, а вот сейчас думаю: ну что было расписывать этого Беллью? Тоже мне герой – таскает по ровной дороге мешки. И не так уж тяжелые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164