Джон Рассел
Четвертый человек



Джон Рассел

Четвертый человек


Плот можно было принять за связки скошенной осоки или за плавучую гирлянду кореньев, когда перед рассветом он выплыл из погруженного еще во мрак устья реки и очутился в открытом море. Подобные суда встречаются еще иногда в глухих уголках земного шара. Первобытный человек строил их из дерева и лозы. Плетенка из листьев тропических деревьев служила ему парусом, короткое весло – рулем. Но некоторые особенности этого судна делали его вполне пригодным для плавания в море. Его поплавки были изготовлены из связок тростника и бамбуковых палок и снабжены тремя рядами рыбьих пузырей. Плот был легок, как эти пузыри, очень подвижен и приспособлен для любой погоды. И еще одним качеством обладал он, самым важным для тех, кто в настоящее время на нем находился: он был почти незаметен на воде. Стоило только им убрать парус и лечь, вытянувшись во всю длину, и никто не увидел бы их даже с расстояния в полмили.
На плоту находились четверо мужчин. Из них трое – белые европейцы. Лица, руки и ноги их были до крови исцарапаны колючими растениями, а на запястьях и на лодыжках виднелись следы от кандалов. Сильно отросшие волосы свалялись. Жалкие лохмотья – обноски синих полотняных блуз – прикрывали их тела. Но они являлись представителями «высшей расы».
Четвертый из находившихся на плоту был человек, который сам построил этот плот и сам им управлял. От остальных он отличался черным цветом кожи, выдающейся вперед челюстью и низким лбом. Ни одной черточкой красоты не наделила природа его тощее тело, костлявые руки и ноги, и он поясом из древесной коры, охватывавшим его талию, и костяной палочкой, продетой сквозь носовой хрящ, стремился как-то скрасить свою внешность. В общем это был самый обыкновенный тип человека, принадлежавшего к одной из ветвей человеческого рода, – канака из Новой Каледонии.
Трое белых молча сидели в передней части плота. Но когда взошло солнце, они, словно пробудившись от звона этого огромного медного гонга, сразу зашевелились, глубоко вдыхая соленый воздух, и с надеждой глядели то друг на друга, то в ту сторону, где была земля, серым пятном маячившая далеко позади.
– Друзья, – сказал самый старший из них, с повязанной куском красного шарфа головой, – друзья, дело сделано!
С ловкостью фокусника он достал из-за пазухи своей рваной блузы три сигареты и протянул их своим товарищам.
– Чудеса! – вскричал один из них, сидевший по правую от него руку. – Откуда это у вас? Доктор, я всегда говорил, что вы волшебник! Несомненно, эти сигареты совершенно свеженькие!
Доктор Дюбоск улыбнулся. Те, кто знал его раньше, когда он разгуливал по парижским бульварам и был завсегдатаем гостиных и клубов, узнали бы его по этой улыбке, несмотря на обезображенное лицо. Не раз переполненные залы Парижа видели, как он отпускал какую-нибудь остроту с таким именно блеском глаз из-под нависших седых бровей, с таким именно изгибом тонких губ. И потом своей улыбкой он выделялся в тюрьмах, на кобальтовых рудниках, среди закованных в кандалы арестантов, не склонных к веселости.
– Ради нашего торжества! – сказал он. – Подумайте только: каждые полгода из Нумеа совершают побег семьдесят пять человек, а спастись удается лишь одному. Я сам лично получил эти данные от доктора Пьера в лазарете. Он не очень заслуженный доктор, но честный малый. Можно ли при таких обстоятельствах добиться свободы, предварительно не потратившись, спрашиваю я вас?
– И вы подготовилась к этому?
– Еще три недели назад я подкупил ночного стража, чтобы он достал мне пачку сигарет.
Собеседник доктора посмотрел на него с восхищением. Чувства легко проявлялись на его безбородом лице, нежном и томном, хотя и испитом, с мягким взглядом больших глаз. Это было одно из тех лиц, столь знакомых полиции, которое могло бы служить образцом для лица ангела, если бы обладатель его не был связан с каким-нибудь дьявольским преступлением. За такие преступления Фенайру и был приговорен к пожизненному заключению, как неисправимый.
– Ну не чудо ли наш доктор? – сказал он, передавая сигарету третьему белому человеку. – Он ничего не упустил из виду. Ты постыдился бы ворчать. Видишь, мы свободны в конце концов. Свободны!

Третий белый был здоровенный мужчина с изрытым оспой лицом, с глазами без ресниц, с длинным, как клюв, носом. Прозвище Попугай было дано ему отчасти за этот нос, отчасти за то, что он был вечным тюремным завсегдатаем. Это был душитель по профессии, привыкший во всех случаях жизни полагаться только на свои кулаки.
Он взял сигарету, обрадовавшись ей, но не сказал ничего, пока Дюбоск не протянул ему жестяную коробочку спичек и он не наполнил свои легкие дымом.
– Подожди, пока обеими ногами не станешь на тротуар, мой мальчик. Тогда и будешь говорить о свободе. А если нас застигнет шторм?
– Сейчас не сезон штормов, – возразил Дюбоск.
Слова Попугая немного их отрезвили. Таким людям, как эти, для которых земля представлялась ужасом, было трудно сразу постигнуть весь ужас моря. Позади они оставили кромешный ад колонии уголовных преступников и вечное забвение. Здесь они снова стояли на пороге жизни. Они словно воскресли из мертвых, и в душе у них родилась необычайная жажда свободы, поднимались страсти и желания. И все же они сразу умолкли, поняв всю серьёзность их положения посреди этого беспредельного водного пространства. Каждая волна, подымавшаяся из пучины морской, заключала в себе угрозу. Никто из них не знал моря, не знал его нрава, не знал, какие опасности оно таит в себе, какие ловушки оно может расставить, – гораздо более опасные, нежели бывают в джунглях.
1 2 3 4 5 6 7