несмотря на ранний час, солнце жгло немилосердно. Лица намазали глетчерной мазью, губы – какой-то розовой дрянью австрийского производства. Любой встречный безошибочно признал бы в нас охотников за головами.
Первый участок: массивная скала, гладко отполированная тысячами тонн льда. Я разбил камень свинцового цвета и увидел на изломе блестящий серый гранит. Слева показалось второе озеро, поменьше первого, зато несравненно красивее. Ветер чуть морщил восхитительную голубую гладь, которая неудержимо манила нас, призывая выбросить из головы все безумные затеи.
А вот и конечная морена – могучие плиты, принесенные ледником. Словно шайка великанов играла в огромные каменные карты, да так и бросила их, оставив кучки высотой до восемнадцати метров. Мы карабкались по глыбам, словно муравьи. Где-то под ногами журчали незримые ручьи. Рядом вздымался к небу «сын» Мир Самира; с его склонов доносились странные рокочущие звуки.
Около половины девятого мы достигли ледника – первого в моей жизни. Он был больше двух километров в длину. Ближнюю к нам часть покрывал тридцатисантиметровый слой снега; ночью он смерзался, становясь плотным, но сейчас его разрыхлило солнце, и вода хлестала из-под кромки, будто там были скрыты пожарные шланги.
Мы ступили на лед, держась ближе к крутым снежным склонам в правой стороне. Очутившись в прохладной тени «сына», мы привязали кошки. Я впервые держал их в руках, если не считать того дня, когда покупал снаряжение в Милане. Язык не поворачивался спросить Хью, знаком ли он с этим приспособлением, но я заметил, что его кошки тоже совсем новые…
– Мне что-то не хочется идти дальше, – сказал Абдул Гхияз, словно прочитав мои мысли. Достаточно было посмотреть, как он возится, чтобы понять, что наш афганский друг никогда в жизни не пользовался кошками. – Моя голова очень болит.
– У меня болит живот, а у Ньюби – ноги, и все равно мы пойдем, – возразил Хью.
У нас хватило жестокости уговорить его продолжать восхождение. Не знаю, высота ли подействовала или еще что-нибудь, но мы решительно связались веревкой, и Абдул покорно присоединился к связке.

Пошли дальше: Абдул Гхияз с головной болью, Хью с поносом, я с больными ногами и поносом. Впрочем, в остальном мы чувствовали себя великолепно – так или иначе, ноги шли.
– По-моему, мы отлично акклиматизировались, – с удовлетворением заявил Хью.
Я безуспешно пытался представить себе самочувствие человека, который акклиматизировался плохо.
С непривычными кошками на ногах мы, наподобие заводных кукол, неуклюже шагали по леднику, не сводя глаз со льда и поминутно тыкая в него ледорубами на предмет обнаружения трещин. Я никак не мог отделаться от чувства, что мы ведем себя смехотворно. Более опытные восходители, возможно, с одного взгляда определили бы, что трещин нет, во всяком случае в нижней части. Но нам не с кем было посоветоваться, и мы предпочли продолжать в том же духе.
Сильно мешало яркое освещение. Несмотря на темные очки, было такое ощущение, словно водитель встречной машины забыл выключить дальний свет. Хотелось пить, кругом заманчиво журчали ручейки. Трудно было устоять против соблазна сделать хотя бы один глоток; только состояние наших кишечников помогло нам преодолеть искушение.
В верхней части ледник был круче, а снег глубже. Я стал рубить ступени – сперва излишне большие, потом, по мере того как приноровился, все меньше и меньше. Грозная стека надвинулась вплотную, однако вдоль верхней кромки ледника, отделяя нас от скалы, тянулось нечто вроде противотанкового рва.

– Бергшрунд, – произнес Хью.
– Это еще что такое?
– Такая трещина в леднике. Она неглубокая, всего полтора метра.
– Откуда ты знаешь? – не удержался я, хотя место было не самое подходящее для длительных разговоров.
– В тот раз, когда мы были здесь с Дрезеном, я поскользнулся на спуске и упал в нее.
– Ты шел на кошках?
– Нет. Шагай дальше.
Я продолжал идти, потрясенный до глубины души. Тут и с кошками-то еле ползешь! Правда, у нас подошвы «вибрам», а с триконями проще… но ведь Хью и в 1952 году шел без триконей!
Выше, выше… к одному из ребер. На его теневом склоне висели, грозя проткнуть нас, длинные сосульки. Здесь бергшрунд сходил на нет, мы перешагнули его и начали траверсировать участок твердого блестящего фирна. Заглянуть в трещину не представлялось возможности, но сверху мне казалось, что до дна не меньше пятидесяти метров.
Траверс крутого склона был намного труднее, чем лобовой подъем до трещины. Для новичка кошки – в одно и то же время спасение и несчастье. Я поминутно цеплялся за собственные штанины. На одном участке нам пришлось страховать друг друга и идти по всем правилам, как учил доктор Ричардсон.
Около половины одиннадцатого мы одолели несколько метров легкой скалы и, наконец, очутились на гребне. Восхождение длилось всего два часа, но на такой высоте этого оказалось вполне достаточно для альпинистов нашей квалификации.
Ширина гребня достигала здесь четырех с половиной метров. На восток он обрывался отвесной шестидесятиметровой стенкой к верхней кромке ледника, который очень напоминал пройденный нами, но был намного больше. Огромное белое поле простиралось в восточном направлении. Справа над ним возвышались почти на километр крутые северные склоны восточного отрога: неприятные снежники, сильно смахивающие на те, что на фотографиях в нашем справочнике были названы «лавиноопасными», черные бараньи лбы и пониже – бергшрунд, который выглядел отсюда довольно-таки глубоким.
– Что если спуститься на ледник по веревкам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16