Он вернулся домой.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Авиалайнер «Эр Франс», вылетавший по маршруту Париж – Сонгвиль, медленно выруливал на взлетную дорожку аэропорта «Шарль де Голль», когда сзади в салоне послышался какой-то шум. Андрей повернулся и увидел, что несколько чернокожих парней вскочили со своих мест, откатили массивную входную дверь и теперь выпрыгивали на бетон с высоты двухэтажного дома и стремительно разбегались по взлетному полю. Но уже через секунду к двери подскочили стюарды – крепкие молодые люди в униформе и с хорошей выправкой, – и у дверей завязалась рукопашная. Андрей еще при посадке удивился: почему вместо обычных милых стюардесс пассажиров рассаживают милитаристского вида молодые люди. Профессионально работая в тесном проходе, стюарды оттеснили беглецов и заблокировали дверь. Самолет развернулся и направился обратно к терминалу. Еще через минуту возле него резко затормозили несколько автомобилей, и вскоре спереди, из салона первого класса по проходам двумя цепочками побежали охранники. Они были одинаковые, как роботы, с одинаковыми механическим движениями, одинаково сосредоточенными выражениями на лицах, в касках, с дубинками в руках и пистолетами в кобурах. Позади каждой цепочки бежал доктор, державший наготове шприц. Шум и крики сзади резко усилились, затем быстро затихли. Обмякших нарушителей вносили в салон и усаживали в свободные кресла, надев наручники.
– Что все это значит? – спросил Андрей соседа по креслу.
– Депортация, высылка домой нелегальных иммигрантов, – спокойно ответил сосед.
Охрана уже собиралась покидать самолет, и радио объявило о продолжении рейса, как шум в салоне поднялся снова. Кричали опять черные пассажиры, белые сидели спокойно, и на их лицах было написано, что-то вроде: «Начальству виднее». Негры, наоборот, шумели все больше. Несколько из них, чиновного вида, в костюмах и галстуках, вскочили с кресел и кричали, размахивая руками.
– О чем они кричат? – снова спросил плохо понимающий Андрей.
– Они хотят, чтобы этих парней высадили из самолета. Некоторые боятся, что полет с ними будет опасным, а некоторые говорят, что французы не имеют права их депортировать.
С этой проблемой Андрей был знаком. Большинство африканцев полагали, что колониальное прошлое дает им право жить в Европе и пользоваться ее благами. По всей франкоязычной Африке звучала популярная песня «Я не уеду назад из Парижа». В Сонгае получить визу во Францию стало жизненной целью сотен тысяч молодых людей. Результаты этого были отчетливо видны уже в парижском аэропорту: убирали мусор и таскали багаж исключительно черные, за рулем многочисленных механизмов сидели арабы, а для белых оставались только места за стойками офисов.
Тем временем, последовала дискуссия между начальством и пассажирами, где французы держались мягко и уговаривающе, а негры – решительно и агрессивно. Наконец, французы сдались и бывших депортируемых поволокли к выходу. Африканская часть пассажиров зааплодировала, и самолет пошел на взлет. Андрей смотрел в окно, на клетчатые, как шахматная доска, виноградники Франции, потом Испании, и вспоминал свое пребывание дома.
После саванны, после полигона, в России все радовало, все было неиссякаемым источником удовольствия. Дождь, снег, мороз, водка, асфальт, женщины на улицах, книги на полках. Дом, семья давали вообще запредельное счастье. Особенно здорово было в первый месяц, когда не надо было еще думать о будущем, а просто тратить привезенные деньги, встречаться с друзьями и узнавать новости. Он пробовал смотреть и телевизор, и с удовольствием понял, что в этом отношении от пребывания в Африке он ничего не потерял. Телевизор был, правда, по-другому тупой, чем при советской власти, но такой же тупой. По-видимому, что-то такое находилось в самой природе телевизионного вещания. Самоощущение его старых знакомых представляло собой странную смесь успехов и недовольства. «Ох, трудно жить» – говорили все. «В чем же твои трудности?» – спрашивал Андрей. «Мои-то ни в чем, я отлично живу, вот народ, народ жалко». Самосознание было противоположным советскому: раньше все были уверены в государственно-общественном благополучии и даже в своих личных бедах и неуспехах винили только себя, теперь из личных успехов и удач необъяснимо складывалось (возможно, посредством того же телевидения) большое общественное горе.
Вскоре после приезда Андрея вызвал Теймураз Азбекович и подробно расспросил обо всем. Они расстались благожелательно. С Андреем честно расплатились, в общем, понимая, что он сделал для предприятия все, что мог. Прошло несколько месяцев и, когда Андрей стал уже всерьез думать о поисках работы, Теймураз позвонил снова и сказал: «С тобой хотят поговорить люди о твоем участке. Я тебя попрошу, будь с ними как со мной, ничего не скрывай, говори, что думаешь.»
Так Андрей попал в подмосковный офис крупного добывающего предприятия, в прошлом старательской артели «Весна», в привычную ему обстановку производственного совещания. Вокруг были такие же, как он, горняки, геологи, механики, экономисты, с которыми он мог говорить на одном языке. Вопросы, которые они задавали, были те же, что обязательно задал бы он сам на их месте. Они внимательно разглядывали планы, разрезы, фотографии, списки оборудования. Потом слово взял президент компании, веселый, симпатичный человек, начавший свою карьеру бульдозеристом и ставший председателем артели с двумя высшими образованиями.
– Я Теймуразу кое-чем обязан. У него сейчас трудности. Он меня просит: заплати мне триста тысяч здесь и забирай участок там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66