Однажды и сам Лев был
грубо одернут, когда при гостях попытался сострить по поводу жены-на-
чальницы. "Кончай хохмить, надоело", - сказала ему Катя, показывая ха-
рактер, и Лев удивился, но промолчал.
Компания между тем собиралась все реже, и кто знает, что они там
говорили меж собой по поводу номенклатурного дома, тем более что и
дом-то со временем поменялся: Катя с Левой переехали на новое место
жительства, с двумя лифтами, консьержем внизу и черными "Волгами" у
подъезда...
А началось все в тот день, когда в прядильном цехе появился некий
товарищ из райкома, Гусев Иван Иванович, как он представился, и, по-
дозвав поммастера Катю Новикову, ту, про которую "было в газете", за-
теял с ней ничего не значащий, на первый взгляд, разговор: как, мол,
живешь и какие планы на будущее. Другая бы на месте Кати подумала: не-
чего делать человеку, пришел поболтать. Или: я ему нравлюсь, сейчас
начнет клеить (тогда уже было это слово). Но Катя своим природным хит-
рым чутьем с первой фразы угадала, что к чему, а именно - в каком ка-
честве она нравится этому узкоплечему Ивану Ивановичу, и уж постара-
лась повести разговор так, чтобы не разонравиться.
В тот раз предложение выглядело очень скромно: перейти с производс-
тва на профсоюзную работу, из цеха в фабком, в кабинетик с заляпанным
столом и сейфом в углу - и с табличкой на двери: "Председатель". Для
этого требовалось еще одно усилие: "вступить в ряды", то есть в данном
случае написать под диктовку заявление на тетрадном листке, что она
тут же и проделала. Нет, она, конечно же, не строила далеко идущих
планов. Скорее всего новая должность, не бог весть какая, устраивала
по причинам чисто бытовым, как мы их называем. Успела прикинуть: будет
лучше для дома, для мужа. Но и обещание товарища из райкома, брошенное
вскользь, что-то вроде того, что "а там посмотрим" или "лиха беда на-
чало", тоже не было пропущено мимо ушей. Иван Иванович ясно давал по-
нять, что и впредь не оставит Катю своими заботами. Склонясь над тет-
радным листком и вырисовывая школьным почерком строчки заявления, Катя
Новикова уже понимала, на что идет. В тот день она выбирала свою судь-
бу.
3
Лев Яковлевич Шустов не был на самом деле ни диссидентом, ни даже
евреем, однако нес в себе признаки и того и другого и уже по одному
этому нуждался в покровительстве и защите. Внешность его была, прямо
скажем, не та, с какою в те времена можно было преуспеть на официаль-
ной ниве. Фамилия Шустов никого не убеждала, даже в некотором смысле и
раздражала. Уж если у тебя нос с горбинкой и толстые губы, да и зовут
к тому же Львом Яковлевичем, так уж будь на здоровье каким-нибудь Шус-
терманом и нечего пудрить людям мозги. При том еще Лев Яковлевич обла-
дал неуживчивым, чтобы не сказать вздорным, характером, любил, как это
называется, качать права, одним словом, не приживался ни в каком кол-
лективе, повсюду и всегда выговаривая для себя какую-то особую пози-
цию, на что, как ему казалось, имел основания. Кроме того, он писал -
или, по крайнем мере, замыслил - некий капитальный труд жизни, фило-
софский роман. Книгу жизни. Все остальное имело смысл лишь постольку,
поскольку могло помочь осуществлению этой главной цели, если хотите,
долга или даже, может быть, миссии.
Но, чтобы осилить задуманный труд, нужно было есть и пить, и, бро-
сив, теперь уж бесповоротно, постылую ежедневную службу, Лев Яковлевич
с отвращением брался за случайные заработки, халтуру, всякий раз кляня
себя за то, что разменивается.
К тому же писательство, как частный промысел, вне официального ста-
туса, было занятием подозрительным. Нормальный писатель получает па-
тент на профессию от общества и государства, а если нет патента, то
кто ты? как тебя именовать и что ты там пишешь у себя в каморке, не
иначе как пасквиль на нашу жизнь? Только что прогремел процесс в Ле-
нинграде, поэта отправили в ссылку за тунеядство, и никто из именитых
коллег не смог его защитить... На Катю эти рассказы произвели впечат-
ление большее, чем можно было представить. Человек в каморке нуждался
в защите. Чтобы кто-то здоровый и сильный, пользующийся доверием влас-
ти, прикрыл его своим крылом, отвел от него беды и угрозы. И не это ли
соображение - может быть, даже инстинкт - заговорили в ней в тот час,
когда Катя сделала свой выбор?
По крайней мере, в дальнейшем, когда карьера пошла на подъем, она
уже отдавала себе в этом отчет.
С первых же дней ее нового поприща, теперь уже партийного, в райко-
ме, в Москве, Лев, по обоюдному их желанию - молчаливому уговору, ушел
в тень, залег на дно, как выразился однажды, в минуту откровенности,
он сам. Было так, что он отказался пойти с Катей на какой-то там тор-
жественный вечер ("зачем я тебе там нужен?"), и Катя не настаивала. В
другой раз она опять предложила и опять не настаивала, в третий - уже
и не предлагала. Случалось, Лев подвозил ее утром на работу на своей
машине - служебной пока еще не было - и всякий раз останавливался мет-
рах в пятидесяти, за углом. Дальше она шла одна. Конспирация эта также
не обсуждалась, все было ясно без слов. Лев возвращался домой писать
роман, а Екатерина Дмитриевна поднималась к себе в кабинет, где созре-
вало, совершалось ее необыкновенное преображение.
4
Все происходило незаметно, неслышно, как бы само, помимо нее, без
ее участия. Искусство как раз в том и заключалось, чтобы не проявлять
активности, предоставив ход вещей его собственному теченью и лишь в
нужный момент оказываясь на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20