Зато весь дым тоже нам доставался. Но когда я начинала браниться, потому как белье снова, пока сохло, все стало серое, а мальчишки кашляют без передыху, отец повторял: «Да будет тебе, Берта. Кто работает у Круппа на сдельной, тому надо поспевать на работу вовремя, как штык». Ну мы и жили тут, до последнего времени, хоть и тесновато было, потому как заднюю комнату, которая выходила на крольчатник, пришлось уступить двум холостякам, их еще называют нахлебники, а для швейной машинки, которую я на свои кровные купила, места и вовсе не осталось. А мой мужик, он знай себе говорит: «Да брось ты, Берта, главное дело, крыша не течет».
Сам он работал в литейном цеху. Отливали они там пушки. Со всеми причиндалами. До войны оставалось года два от силы. Так что работы у них хватало. И отлили они такую хреновину, которой прям все гордились, потому как такой громадины еще свет не видел. А в нашем-то поселке многие работали на литье, и оба наших нахлебника тоже, стало быть и разговор об этом шел все время, хотя это считалась вроде как тайна. И они все никак не могли довести эту пушку до ума. Она должна была получиться вроде мортиры. Это такие короткие. Калибр считался точно сорок два сантиметра. Но отливка все не удавалась и удавалась. И вообще дело тянулось и тянулось — конца и краю не видать. Но отец знай себе говорил: «Если ты спросишь у меня, я тебе так скажу: это мы еще успеем, пока всерьез дойдет до дела. Ну, ты ж Круппа знаешь, захочет, так продаст ее русскому царю».
А потом и впрямь дошло до дела, через несколько лет, но они и не подумали ее продавать, а издаля стрельнули из этой пушки прямо по Парижу. И называли ее повсюду «Толстая Берта». Даже там, где про меня и слыхом не слыхали. Это просто литейщики из нашего поселка назвали ее так в честь меня, потому как в поселке-то я была сама толстая. Мне это вовсе и не понравилось, что обо мне разговоры пошли, но мой мужик и говорит: «Это ж они не со зла». А я эти пушки на дух не переносила, хоть мы с них и жили у Круппа-то. И если вы меня спросите, скажу прямо: жили не сказать чтоб плохо. У нас по поселку даже куры бегали, и гуси тоже. А в закуте почти у каждого стояла свинья. А по весне даже и кролики…
Только в войне с нее большого проку не было, с ихней толстой Берты. Французы-то поди со смеху помирали, когда она опять стрельнула мимо. А мой мужик, которого Людендорф под конец загреб в ландштурм, из-за чего он и стал у меня калекой, и стало быть нам нельзя было оставаться в поселке, а можно только снимать беседку на мое сбереженное, он мне всякий раз говорит: «Да будет тебе, Берта, по мне можешь и больше истратить, главное, чтобы ты у нас здоровенькая была».
1911
Любезнейший Эйленбург , если мне еще будет дозволено так вас называть после того, как эта каналья Харден столь мерзко испачкал нас своими грязными газетными инсинуациями, после чего я, пусть даже и с превеликой неохотой, повинуясь, однако, интересам государства, был вынужден бросить на произвол судьбы моего преданного попутчика и друга — советника. И однако же, любезный князь, сегодня я призываю вас торжествовать вместе со мной: час пробил! Сегодня я произвел в гросадмиралы Тирпица, своего министра морского флота, который так лихо громил в рейхстаге левых либералов. Все мои наброски по формированию нашего флота, за чрезмерную детальность которых вы мягко меня укоряли, поскольку в ходе наискучнейших заседаний я не уставал тешить, порой на крышке папок, порой даже внутри оных, в самих бумагах, свой скромный дар, изображая — нам в предостережение — прежде всего французский «Шарль Мартель», французские же броненосцы I класса с «Жанной д'Арк» во главе, потом новостройки России, со всеми их орудийными башнями: броненосцы «Петропавловск», «Полтава» и «Севастополь» как могучую морскую силу. Ибо что мы могли противопоставить английским дредноутам до тех пор, пока законы о флоте постепенно не развязали нам руки? Ну, скажем, четыре броненосца класса «Бранденбург», а больше ровным счетом ничего. Однако эти наброски, охватывающие все возможности предполагаемого противника, как вы, дорогой друг, можете судить о том по прилагаемым материалам, не являются более просто набросками, а бороздят волны Северного или Балтийского моря либо готовы к сходу со стапелей в Киле, Вильгельмсхавене или Данциге.
Я сознаю, мы упустили годы. Наши люди были крайне несведущи в rebus navalibus . Предстояло развить в народе общественное движение, даже более того — энтузиазм в пользу флота. Требовалось создать Флотский ферейн, Законы о флоте, в каковом начинании англичане — или лучше сказать, мои любезные английские кузены — против воли оказали нам большое содействие, когда в ходе войны с бурами — вы еще помните, любезный друг? — они в нарушение всех и всяческих правил вынудили войти в порт два наших корабля у берегов Восточной Африки. В рейхе поднялось великое возмущение. Что в свою очередь помогло нам и в рейхстаге. Пусть даже моя фраза «Мы, немцы, должны противопоставить английским дредноутам наши бронированные „Вперед без страха“ вызвала ужасный шум. (Да, да, любезнейший Эйленбург, величайшим искушением для нас всегда было и будет Телеграфное агентство Вольфа.)
Но вот первые осуществленные мечты уже спущены на воду. А дальше что? Об этом позаботится Тирпиц. Для меня же по-прежнему останется святым наслаждением набрасывать на бумаге линкоры и броненосцы. А теперь, уже всерьез, вернемся к моей конторке, перед которой я, как вам без сомнения известно, сижу в седле, ежечасно, ежеминутно готовый к атаке. После обычной верховой прогулки для меня стало ежеутренним долгом в грандиозных и смелых набросках запечатлевать на бумаге наш юный флот перед лицом вражеского превосходства, ибо мне известно, что Тирпиц, подобно мне, делает ставку на большие корабли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92