– Ты хотел со мной говорить. Зачем? О чем?
– Да, я хотел поговорить с тобой, – Тронхэйм выбирал слова не спеша. – О чем? Право, не знаю. Может быть, о жизни, вообще о жизни? Зачем? Наверное, чтобы понять вас…
– А зачем тебе понимать нас? И что ты хочешь узнать о нашей жизни, розовый? – колдун говорил ровно, спокойно, ни одна черточка на его лице не дрогнула, однако Тронхэйм ощутил скрытое напряжение.
– Ты можешь не говорить ни о чем, если не хочется, – выразительно пожал плечами социолог. – Это дело твое, и ты вправе отказать пустому любопытству. Просто я подумал – раз уж мы оказались на ваших островах, почему бы не познакомиться поближе? И потом, ты не совсем верно понял меня, – точнее, я просто не успел договорить. Я хотел послушать ваши сказания, только и всего. И думал, что ты поможешь мне в этом.
– Сказания? – колдун слегка поднял брови, в зеленых глазах мелькнуло недоумение. – Сказания… – Карпацико-тин, казалось, обдумывал, что скрывается за просьбой чужака, и не опасно ли рассказывать пришлому легенды сургоров. В конце концов он, видимо, решил, что ничего страшного в этом нет.
– Пойдем, – сказал он Тронхэйму, – пойдем ко мне, будем говорить в доме. Мне кажется, тебе непривычно у нас, жарко, так?
– Так, – согласился Тронхэйм. – Действительно, жарковато.
Они пошли по краю лагуны, не спеша, и Карпацико-тин сначала молчал, а потом, когда они прошли почти половину пути, спросил вдруг:
– А там, где вы живете, не так жарко?
– У нас днем – как у вас ночью, – сказал Тронхэйм.
– Холодно, – покачал головой Карпацико-тин, – наверное, поэтому вы такие бледные.
– Но ведь у вас тут, на островах, раньше тоже были такие люди, как мы, со светлой кожей?
Колдун остановился. Посмотрел на Тронхэйма. Хотел что-то сказать, но передумал. До самого дома он не произнес больше ни слова.
«Так, – соображал Тронхэйм, – похоже, колдун был уверен, что розовые чужаки не добрались до своего дома, а мы явились сами по себе, ничего не зная о сургорах… Но теперь поздно делать вид, что мы в неведении…»
В доме колдуна стояли вдоль стен выдолбленные из коралловых глыб сосуды, наполненные всякой ерундой – сушеными водорослями, толчеными ракушками и прочими необходимыми для лекарского ремесла вещами. Тронхэйм, не проявляя внешне своего интереса, осматривал комнату, пока Карпацико-тин передвигал зачем-то лавку ближе к окну. Затем колдун предложил Тронхэйму сесть и хлопнул в ладоши. Из внутреннего помещения вышел давешний мальчишка – все с тем же заспанным видом – вынес две чашки, сделанные из скорлупы орехов, украшенные тонкой нарядной резьбой. В чашках оказался опалового цвета напиток, – и колдун предложил питье гостю. Тронхэйм отхлебнул немного – жидкость оказалась прохладной и слегка терпкой; в ней, видимо, были тонизирующие вещества, поскольку Ипполит Германович сразу почувствовал себя гораздо лучше, словно и не провел несколько часов в тропической зоне.
– А где твой второй ученик? – спросил Тронхэйм.
– Работает, – коротко ответил Карпацико-тин и обратился к мальчику. – Вот ты, Рамо-лой, учишься рассказывать. Расскажи, откуда появились сургоры, как живут. Расскажи гостю.
Тронхэйму показалось, что колдун дал ученику какую-то инструкцию, – едва заметно подчеркнул слово «гость», едва заметно что-то объяснил глазами… Рамо-лой тут же сел на пол, скрестив ноги, и без всяких предисловий заговорил монотонно, уставясь на носок башмака Тронхэйма:
– Было море одно – давно это было, много времени прошло, стало морю одному скучно. Выплюнуло море сушу, стало с ней разговаривать. Немножко веселее. Долго так было – опять стало скучно морю. Выплюнуло море рыб, а суша родила зверей и деревья. А потом суша и море подумали и превратили двух рыб в людей. Стали слушать, о чем люди разговаривают… Жили эти люди на очень большом острове, где много разных зверей и деревьев, и звали первых людей Корилентио-лек и Матадиса-лар. И были у них дети…
Тронхэйм слушал бормотание мальчика, думая при этом, что, кажется, система мифов о происхождении жизни и людей здесь общая для всех известных планет, населенных гуманоидами, и само представление о возникновении человечества от одной-единственной первопары (вышедшей к тому же из воды) сохраняется везде с удивительным постоянством. Рамо-лой говорил гладко, без запинок, – видно было, что рассказ он давно заучил наизусть и произносит его бездумно, нанизывая слова на нить примитивного сюжета совершенно машинально.
– …Сургоров было много; и таритов, тех, что родились от второго сына Корилентио-лека, тоже было много, и тех, что родились от третьего сына, тоже было много – они звались лоросами…
«Так, – соображал Тронхэйм, – сейчас рядом, на островах, существует четыре племени, и в рассказе учтены только они, как происшедшие от четырех сыновей первого человека… сургоры – от старшего сына… Но это значит, что племена живут на островах достаточно давно, легенды отстоялись, практически исключив то, что было прежде… а прежде был один «очень большой остров». Видимо, не случайно у сургоров такие лодки, – способные выдержать серьезное морское путешествие. Но почему они ушли с материка?»
– …А еще были розовокожие, – услышал вдруг Тронхэйм, и сосредоточился на рассказе мальчика.
– …розовокожие, которые родились от младшей дочери Корилентио-лека и дикого анаталта. Их считали младшими братьями, и когда…
Тронхэйм уловил едва ощутимую заминку в рассказе, словно Рамо-лой забыл какое-то слово, мгновенно подобрал другое, вполне подходящее, но – не то… Ипполит Германович взглянул на колдуна. Карпацико-тин сидел неподвижно, полузакрыв глаза, и, казалось, не обратил внимания на крохотную паузу в повествовании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21