Потом быстро отвязал коней и сел рядом с ним. – Держись крепче. Но! Но! Пошли!..
И повозка помчалась, подпрыгивая на ухабах.
Тут только Котя заметил, что в руках у него знамя – трехцветное знамя французской революции. С этим знаменем он выходил на сцену и забирался на гребень баррикады.
За их спиной рвались снаряды.
Котя со своим спасителем уже мчался по проселочной дороге, а мама металась по перрону и всех спрашивала:
– Вы не видели мальчика?… Небольшого мальчика… Пропал мальчик…
Она не обращала внимания на близкие разрывы, на грохот бронепоезда, который вел ответный огонь. Она искала сына.
Мимо пронесли носилки, покрытые одеялом. Мама бросилась к ним и, преодолевая страх, приподняла край одеяла. На носилках лежал усатый мужчина. Он был мертв.
Мама снова вбежала в здание вокзала в надежде, что Котя от испуга притаился в каком-нибудь укромном местечке. Под ногами хрустело битое стекло. Бастилия на полотне пылала в полную силу, словно ее подожгли не восставшие парижане, а снаряды белых. Коти не было. Тогда мама спрятала лицо в ладони и заплакала. Она плакала беззвучно. Только плечи ее слегка вздрагивали, словно от озноба. И тут перед ней возник Николай Леонидович.
– Ксана?! Где Котя? Наши части отступают!
– Коти нет! Я никуда не уйду без Коти!
– Да, да, – пробормотал папа. – Мы никуда не уйдем без Коти.
На улице загрохотала пулеметная очередь.
5
Когда повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, отъехала подальше от станции, где с грохотом и огнем рвались снаряды, Котя посмотрел на своего спасителя. Фуражка со звездочкой была низко надвинута на глаза. Яшечкин был спокоен. Словно ничего особенного не произошло.
– Это наши бьют по белым? – спросил Котя.
– Кто его знает, – нехотя отозвался Яшечкин. – То ли наши по белым, то ли белые по нашим. Взрывы у всех одинаковые.
Постепенно неразговорчивый Яшечкин как бы оттаял, стал более общительным и сам спросил мальчика:
– Ты-то как на фронт попал?
– Из-за тетушки, – ответил мальчик. – Тетушка не захотела меня оставить у себя. Вот и пришлось меня взять… А вы знаете, что аэропланам нужна касторка?
– Скажешь тоже! – буркнул Яшечкин и замолчал надолго.
– Вы смотрели спектакль? – спросил Котя, чтобы как-то нарушить молчание.
– Смотрел.
– Видали, мальчик размахивал трехцветным флагом? (Яшечкин кивнул.) Так это – я.
– Я знаю, – ответил красноармеец и едва заметно улыбнулся.
– Яшечкин, я про вас напишу стихи. Честное благородное! – вдруг сказал Котя. – Как вы спасли меня.
– Нешто про такое пишут? – Красноармеец покачал головой. – Если про каждого писать стихами, стихов не хватит.
– Хватит! – уверенно сказал Котя.
В это время раздался треск, скрип, и повозка резко наклонилась набок. Котя еле удержался на козлах.
Яшечкин ловко спрыгнул на землю и стал рассматривать повреждение.
– Приехали, – певуче сказал он. – Обод лопнул.
– Что же будем делать? – спросил мальчик, осторожно спускаясь на землю.
– Ночевать будем. Утро вечера мудренее.
Яшечкин распряг лошадей и, ловко стреножив, отпустил их пастись. Потом расстелил под развесистой липой шинель и велел Коте ложиться.
– А вы? – спросил мальчик. – Нам всем места хватит.
– Спи, – сказал боец. – Мне бодрствовать – дело привычное. А сморит сон, я и сидя посплю. Солдат спит, а служба идет…
– Куда идет служба? – спросил мальчик, ложась на расстеленную шинель и подкладывая руки под голову.
– К дому идет служба, – ответил солдат и сел с краю, зажав между ног винтовку. – Идет, идет, и никак не может прийти.
– Почему? – спросил Котя.
– Война долго длится.
Некоторое время мальчик лежал молча, с открытыми глазами. Над ним распростерлось звездное небо – темное поле с желтыми цветами. Когда звезда падала, казалось, что кто-то срывал цветок.
– Яшечкин, а вы любите воевать? – неожиданно спросил мальчик.
– Не-ет, – ответил пожилой боец.
– Чего же вы воюете?
– Питер защищать нужно. Воевать никто не любит… Я траву люблю косить.
– А генералы любят воевать? – спросил мальчик.
– Кто их знает, генералов. Я их только издали видал… Ты спи, спи.
Но Коте не спалось. События сегодняшнего дня ошеломили его. Он никак не мог прийти в себя. Перед глазами снова и снова возникали страшные видения войны. Разрывы. Отблески пожара. Стоны раненых. Ржание испуганных коней. И фургон Героического рабочего театра, освещенный вспышками разрывов. Неужели весь театр умчался и папа с мамой бросили его одного на пылающей привокзальной площади?!
– Яшечкин, а вы могли бы встать и пойти на белых? – спросил мальчик, приподнявшись на локте. – В вас стреляют, а вы идете. Вперед. Но если вас убьют, то больше никого, никого не убьют. И война кончится. Победа!
– Спи, – сказал боец, видимо не зная, как ответить на эту фантазию мальчика. – Спи и не думай.
– А разве можно заставить себя не думать? – спросил мальчик и, не получив ответа, больше уже не приставал к своему спутнику с расспросами. Тем более что усталость начинала брать свое. Он закрыл глаза.
Яшечкин оглянулся и прикрыл мальчика краешком шинели. «А ведь малый прав. Каждый, кто идет вперед под пули, приближает победу. Только одним солдатом тут не обойдешься…»
Коте снилось огромное поле, на котором лежат раненые и убитые. И по полю медленно идет мама с кувшином и дает напиться тем, кто просит. На громоздкой серой кобыле появляется папа и кричит:
«Ты, Ксаночка, пои только красных!»
А мама отвечает.
«Белые тоже хотят пить».
«Они хотят Питер!» – говорит папа.
«Они уже ничего не хотят, – отвечает мама, – только пить. Только пить…»
И еще Коте снится, что он тоже лежит на этом поле, закрытый шинелью, которая колет щеку, и громко кричит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15