Г. Тарбаев
Бурка



Б. Тарбаев
Бурка

Жил со мной на Севере весёлый друг, никогда не жаловался, не хныкал. Только одним страдал недостатком: не умел писать писем. Два года мы были с ним в разлуке, и за два года хоть бы весточку прислал. Когда я вернулся на Север, то, конечно, первым делом вспомнил о нём.
«Скучновато без него будет ходить по тундре», – подумал я и попросил лётчика, который привёз нас на место, сделать в последнем рейсе небольшой крюк – двадцать километров в сторону – за моим другом. Лётчик удивлённо посмотрел на меня, хотел что-то возразить, но я спокойно объяснил, что друг привык летать на самолётах... и потом, до него совсем недалеко – двадцать километров в сторону. Лётчик выслушал меня и согласился. Вечером друг прибыл.
– Пассажир чувствовал себя хорошо? – спросил я лётчика.
Он улыбнулся.
– Кажется, сначала у него немного кружилась голова, но потом всё обошлось.
Я заглянул в самолёт и увидел своего друга – он улыбался во всю пасть.
«Гав! Гав!» – сказал он мне. Это означало: «Я очень рад!»
– Добро пожаловать, Бурка!
Пёс выпрыгнул на траву и лизнул мне руку, – не в пример другим собакам, которые при встрече от избытка радости носятся вокруг немыслимым галопом. Мы посмотрели друг другу в глаза и сразу поняли, какие дела сейчас важнее всего: нам следовало идти в лагерь и закусить.
В палатке я дал Бурке рыбу, он съел её, как подобает воспитанному псу, всю без остатка и облизнулся. Последнее означало, что одной рыбы ему мало и он желает получить ещё одну. Но у меня была лишь одна рыбина, я сконфузился и предложил ему взамен миску фасолевой похлёбки с мясными консервами. Он деловито понюхал суп и поступил с ним так же, как и с рыбой, – съел весь без остатка. После ужина я показал ему лагерь: спальную палатку, палатку, где мы делали чертежи, и, наконец, кухню. Палатка-кухня понравилась ему больше всего. Он тщательно обнюхал её снаружи, заглянул внутрь и дал мне понять, что ему лучше всего остаться на ночь здесь, возле дверей, на всякий случай... Хорошо, когда имеется верный друг – не скучно, а главное, за продукты спокойно.
На следующее утро меня разбудили гуси. За ближайшим холмом было озеро, и тамошние гуси время от времени устраивали соревнование, кто громче крикнет. Голоса у гусей были звонкие – недаром их горластые предки Рим спасли, только порядка у них не было – кричали они все вместе, получалось сплошное: «Га-га-га...» Оказалось, что Бурка проснулся раньше, чем я, и уже ожидал меня у дверей палатки.
«Пойдём, – сказал он мне глазами, – я принёс такую штуку, какой ты никогда не видел».
Он повёл меня за палатку. Там лежал небольшой тюлень, вернее, не тюлень, а две трети тюленя. Куда девалось остальное, я не знал; может, съел Бурка или кто-нибудь другой... Бурка тихонько взвизгнул и лизнул тушку, предлагая мне сделать то же самое, но я отказался.
– Видишь ли, – объяснил я Бурке, – этот тюлень не целый, и я не знаю, кто съел его третью часть, – может быть тот, кто её ел, и зубов никогда не чистит, и потом, все дохлые тюлени – дрянь, плохо пахнут.
Бурка отчаянно закрутил хвостом:
«Ничего подобного, хороший тюлень!»
Мы с ним поспорили: каждый остался при своём мнении. После чего я заткнул себе нос, взял железный крючок и оттащил тюленя подальше от лагеря.
– Давай лучше пойдём на охоту, – предложил я Бурке, – что-нибудь повкуснее добудем.
В знак согласия Бурка свернул кольцом свой пушистый хвост и побежал в тундру. Там он стал рыскать среди кочек и кустов карликовой берёзки, совал морду в мох и фыркал.
«Очень много было куропаток, – то и дело сигналил его хвост, – да вот куда-то все подевались».
– Надо найти! – требовал я.
«Устал, – обиделся Бурка, – я не молодой. Попробуй столько побегать с утра». И лёг возле меня, высунув язык.
Сел и я на кочку. И тут привязался к нам один крикун. Спина у крикуна сизая, брюхо жёлто-белое в пестринах, лапы жёлтые, клюв крючком. Мы его сразу узнали, это был сокол-дербник; прилетел невесть откуда и кружился над нами.
«Ки! Ки!..» – кричал.



«Гав, – ответил ему Бурка. – Проваливай, а то застрелим».
Мы, конечно, крикуна стрелять не стали: пусть кричит на здоровье, если нравится. Отдохнул Бурка и стал по сторонам носом водить. Нос у него чёрный, влажный, всякие запахи ловит – чудесный нос.
Наклонил Бурка голову набок и хитро так взглянул на меня.
«Простофили мы с тобой! Ведь куропатки-то в ивняке сидят».
Стали мы к тому ивняку подкрадываться: Бурка впереди, я сзади.
Бурка сделает десять шагов, повернёт голову и говорит глазами:
«Сидят, на одном месте сидят – жирные...»
Совсем близко подошли мы к ивняку, остановился я и приготовился стрелять. Бурка струной вытянулся, нос и глаза на куропаток нацелил. Легавые собаки, которые медали получают на выставках, стойку на дичь делают. Какой-нибудь сеттер или пойнтер, перед тем как куропатку из куста выпугнуть, поднимает переднюю ногу. Бурка на выставках не был, потом никакой он не сеттер и не пойнтер, а самая обыкновенная лайка. Переднюю ногу он не поднимает, он поднимает ту, которую удобнее.
«Гвах! Гвах! Охо-хо-хо! – захохотали куропатки, взлетая. – Видели мы вас, видели! Теперь снова поищите нас!..»
Бах! – выпалил я из одного ствола. Бах! – из второго.
«Ай! Ай!» – завизжал Бурка.
«Ох! Ох! Подальше от вас, подальше!» – орали куропатки, что есть мочи размахивая крыльями.
Бурка рыскал по кустам, искал добычу, но ничего не нашёл. Подбежал ко мне, посмотрел в глаза:
«Подкрадывались?»
– Подкрадывались.
«Стреляли?»
– Стреляли.
«А где же добыча?»
Развёл я руками:
– Промазал. Тут уж ничего не поделаешь, пойдём в лагерь суп с говяжьей тушёнкой есть.
1 2 3