Она не терпела в письмах и в разговорах условностей, расслабляющих слов, которые тормозили мысль. Она говорила и писала всегда одинаково резко и ясно. "Пора повзрослеть и в конце концов отнестись серьезно к тому, к чему ты обязан относиться серьезно. До поры до времени музыка прощает невнимание к ней и даже легкомыслие, но потом это не проходит даром, если это продолжается. Да-да, слышишь? Можно так растерять все, что имел, и следов не останется. Ты меня понял, надеюсь, голубчик!" Но потом Кира Викторовна слово "голубчик" вычеркнула.
Она побежала на кухню, налила в чашку кипяток, бросила ложку растворимого кофе. Вернулась в спальню. Отпила несколько глотков, взяла ручку и продолжала писать. Она разжигала в Ладе честолюбие. Она как будто приглашала возобновить то, против чего так боролась в школе, что всегда мешало ее работе с Андреем и Ладей.
Пришел с репетиции Григорий Перестиани. Кира Викторовна быстро прикрыла письмо книжкой.
- Будешь пить кофе, а то я сейчас ухожу, - сказала Кира Викторовна Григорию из спальни.
- Буду пить, потому что тоже скоро ухожу, - сказал Григорий.
- Тогда налей. Кипяток в чайнике. Банка с кофе на столе.
- Чашка в шкафу, - продолжал Григорий. - Кира, а когда ты выйдешь на пенсию?
- Позже, чем ты. Не надейся. - Кира Викторовна приоткрыла письмо и дописала фразу: "Руки почаще растирай шерстью и делай гимнастику для пальцев".
Андрей начал работу над Прокофьевым.
- Попробуйте разобрать его концерт, - сказал Валентин Янович.
Андрей уже знал, что он должен это сделать совершенно самостоятельно. Так работает с учениками профессор. Разговор происходил у профессора дома.
Валентин Янович стоял посредине кабинета и смотрел на Андрея, сидевшего на большом диване. На этот диван Валентин Янович усаживал ученика, когда урок бывал у него дома. Валентин Янович никогда не сидел, а стоял или медленно прохаживался. Но ученика заставлял сидеть, хотя бы какое-то время, пока тот не оказывался со скрипкой посредине комнаты.
Профессор отходил в угол, руки - на обшлагах пиджака или за спиной, наклонял голову и слушал. Он был совершенно неподвижен. Иногда левой рукой закрывал левое ухо. Привычка, и только. Но в какой-то момент вдруг быстро подходил и клал ладонь на струны. Ученика отправлял на диван, а сам начинал говорить об исполняемой вещи так, как мог говорить только он. Начинались совершенно необыкновенные занятия.
Совсем недавно, когда Андрей работал над небольшим этюдом, все именно так и случилось. Профессор положил ладонь на струны и показал Андрею на диван. Подошел к книжному шкафу, открыл дверцу, достал с полки книгу. Полистал, нашел нужную страницу и сказал:
- Здесь есть интересный рассказ художника Бродского о его учителе скульпторе Иорини. - Профессор повел по строкам толстым пальцем: - "Это был очень требовательный учитель. Он по десятку раз заставлял учеников переделывать один и тот же рисунок. Иорини сумел привить любовь к делу, научить серьезному отношению к рисунку. Каждого поступающего в его класс ученика Иорини заставлял делать контурный рисунок куриного яйца, требуя абсолютно верного изображения. Заметив в рисунке какую-нибудь неточность, он перечеркивал его и заставлял делать новый. Над этой задачей многие просиживали по месяцу".
Андрей молчал.
- Надо услышать в пассажных фигурах, мелодических мотивах, даже отдаленных нотах столько же различий, сколько их увидел Иорини в контуре куриного яйца. Вы, Андрей, согласны со стариком Иорини?
- Да, - сказал Андрей.
- Видение художника узнается по точности, по ясности деталей.
В искусстве "почти да" все равно что "совсем нет"! Оттенки, грани, стороны - они и слагают законченное целое. Они и дают окраску, звучание, голос - все то единственное и неповторимое, что свойственно исполнителю. Надо уметь видеть, чтобы уметь запоминать, уметь запоминать, чтобы уметь воображать, уметь воображать, чтобы уметь воплощать!
Приходил следующий студент. Его осторожно вводила в кабинет концертмейстер профессора Тамара Леонтьевна. Профессор показывал пальцем на диван. Студент быстро усаживался и начинал слушать.
А профессор уже рассказывал о том, что художник Ге в памяти принес домой весь фон картины "Петр I и Алексей", с камином, с карнизами, с четырьмя картинами голландской школы, со стульями, с полами и с освещением, хотя был всего один раз в этой комнате. И живописец Петров-Водкин говорил об умении видеть как о науке.
- Но! - И Валентин Янович вскидывал вверх толстый палец. - Но... музыкантом становится лишь тот, кто не только умеет видеть, но умеет и не видеть! Сознательно отвлечься от всего соседнего, чтобы сосредоточиться на ближайшей малой цели. Вот на этом чуть-чуть! Чуть-чуть аллегро, чуть-чуть пиано!
Профессор умолк. Тяжело постоял на своих тяжелых ногах, потом сказал:
- Урок на сегодня окончен. Для тебя, Андрей. А вы, - и он показывал следующему ученику на середину комнаты, - прошу.
Это означало, что очередь другого выходить "на постамент", и не исключено, что он только начнет играть, как профессор положит свою большую ладонь на струны и заговорит о том, что, казалось бы, с первого взгляда не имеет прямого отношения к скрипке, но, как выяснится, без чего нельзя быть не только скрипачом, но и музыкантом вообще.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ладя и Санди шли по пляжу; серый, перемешанный с камешками песок хрустел под ногами. Попадались мелкие осколки стекла, обкатанные морем. Санди поднимала их и клала сверху на пальцы левой руки, на каждый палец по камешку: делала драгоценные кольца. Потом взмахивала рукой, и кольца улетали в море.
Ладя нес пластиковую с ручками сумку, в которой была свежая рыба, и еще он нес небольшой складной спиннинг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95