Ладька с водителями не мог не согласиться. А то, что "Тутмоса" украли из какого-нибудь государства Урарту, он не сомневался, да и водители с других машин не сомневались. Ископаемое.
С основным цирком соединились в Чернигове, небольшом городе. Он стоял на возвышении и был старой крепостью. Сохранились стены, монастырь, пушки с чугунными ядрами, столбы-коновязи. Мостовые были выложены крупным булыжником. Шатер цирка был натянут недалеко от пушек, под двумя огромными дубами. И было похоже, что это разбили бивак русские гренадеры. Вот что такое археология. Ладька теперь понял.
Ладькин "Тутмос" превратился в билетную кассу. Ладька ездил по Чернигову и окрестным поселкам и деревням, продавал билеты. Над кабиной "Тутмоса", на первом плане, он укрепил афишу, где был портрет Санди с Арчибальдом. Он хотел, чтобы основным артистом из цирковой фамилии Мержановых была Санди, потому что, если бы не трюки коверного Санди, он бы никогда не увидел, например, Чернигова, этих рвов, храмов и пушек. Он бы не носил сейчас в себе восемьсот километров дороги, все мосты, кемпинги, стога сена, железнодорожные переезды. И над ним никогда бы не проплывали такие белые облака. Многие в Москве видят облака? Или что-нибудь такое в этом роде?
Кира Викторовна получила первое письмо от Лади из Орши. Начиналось письмо с описания девочки по имени Санди. Имя это звучало с первых же строк. "Конечно, - подумала Кира Викторовна, - опять девочка". В судьбе Андрея - девочка, и в судьбе Лади появилась девочка. И так сразу и решительно. Ладя, который вообще никогда не придавал этому никакого значения, ну никакого, и теперь он где-то с каким-то цирком. Ездит на каком-то "Тутмосе". И конечно, ради этой девчонки.
Кира Викторовна не против спорта в школе, ни в коем случае. Она сама занимается лыжами. Но вот то, что Ладя увлекается машинами, в данном случае явление отрицательное. Он может повредить пальцы, когда возится с "Тутмосом", случайно, и кончена скрипка. Навсегда. Или вот в последнюю зиму Франсуаза - сколько из-за нее Кира Викторовна вынуждена была перенервничать! Франсуаза надевала коньки с чехлами и всюду ходила на коньках, даже в школе иногда. Занимается на скрипке, делает уроки, а сама стоит на коньках. И научилась не просто кататься, а даже начала играть в хоккей. Недавно опять ушибла лицо - на этот раз губу. Схватила с поля ледяную крошку и быстро приложила к губе. И все. Только бы не выбыть из игры, из своей пятерки. Шайба - это теперь основное! Кричит партнерам: "Не боись!" Научили ее так кричать. В Франсуазе поселились два великих города - Москва и Париж, и она не желает ни одного из них упускать. Кире Викторовне приходится быть и преподавателем, и матерью, и опекуном.
А может быть, Кира Викторовна не права? И прав Гриша, когда говорит, что она делает с учениками то, что ей надо, а не то, чего они хотят? Уехал Ладя в один день, значит, ему это было необходимо. Значит, ему так хочется сейчас, и нельзя его неволить, даже консерваторией. Потому что, если бы он ничего другого, кроме консерватории, не представлял себе, не мыслил, он был бы сейчас у Валентина Яновича. А он оказался где-то в цирке-шапито. И хотя Ладя и пишет, что скрипка с ним и всегда будет с ним, что он ее никогда не оставит, но что значит не оставит, если сейчас он днем торгует билетами, возит корм для животных, а вечером работает униформистом чистит и заправляет манеж, дежурит во время представлений у форганга. Так, кажется, называется выход на манеж. Да, и еще ассистирует Санди и ее Арчибальду на репетициях. Может быть, написать директору цирка? Объяснить все-таки, в чем дело?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Валентин Янович стоял посреди аудитории. На занятиях присутствовало много студентов. Как понял Андрей, с разных факультетов. Они пришли послушать профессора. Консерваторские студенты отличаются от студентов других вузов. Часто они мечтали о консерватории, когда им было лет семь или восемь, когда многие из них впервые прикоснулись к инструменту, ощутили музыку.
Валентин Янович, грузный, с большой головой, с большими руками, стоял и смотрел на аудиторию.
Было тихо. Все молчали. Ждали его слов.
Андрей даже не знал, привык ли он уже к мысли, что он не школьник, а студент консерватории, что он сейчас находится в этой знаменитой аудитории, у этого знаменитого скрипача и педагога.
Перед началом занятий Андрей ходил по консерватории, по ее старинным темноватым коридорам. Ради этого дня он столько провел дней других, он столько передумал, столько принимал и отменял решений, и все ради того, чтобы когда-нибудь войти сюда со скрипкой.
Сейчас инструменты, портфели, папки были сложены, как в школе, на подоконниках и на стульях. Все ждали первых слов профессора, а он не спешил, стоял и молчал. Перед ним были вновь поступившие, и не только скрипачи, но и пианисты, и теоретики, и композиторы, и все они хотели сегодня встретиться именно с профессором Мигдалом.
- "Когда я должен был услышать его в первый раз, - вдруг совершенно неожиданно начал говорить Валентин Янович, - я думал, что он начнет небывало сильным звуком. Но он начал так слабо, так незначительно".
Студенты слушали, хотя и не понимали, о ком рассказывает профессор.
А он говорил:
- "Люди теснились друг к другу все ближе, он стягивал их все крепче, пока они постепенно не слились как бы в единого слушателя, противостоящего мастеру, как один человек воспринимает другого". Так записал Шуман свое впечатление от встречи с Никколо Паганини. - Профессор опять замолк, постоял, тяжелый, на тяжелых ногах. Потом продолжал: - И если Делакруа был живописцем девятнадцатого века, который осмелился писать красками, а не раскрашивать свои мысли, то Паганини был скрипачом, который стал играть, а не петь на скрипке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95