Житков Борис Степанович
Компас
Борис Степанович Житков
Компас
Было это давно, лет, пожалуй, тридцать тому назад. Порт был пароходами набит - стать негде.
Придет пароход - вся команда высыпет на берег, и остается на пароходе один капитан с помощником, механики.
Это моряки забастовали: требовали устройства союза и чтоб жалованья прибавили.
А пароходчики не сдавались - посидите голодом, так небось назад запроситесь!
Вот уже тридцать дней бастовали моряки. Комитет выбрали. Комитет бегал, доставал поддержку: деньги собирал. Вполголода сидели моряки, а не сдавались.
Мы были молодые ребята, лет по двадцать каждому, и нам черт был не брат.
Вот сидели мы как-то, чай пили без сахара и спорили: чья возьмет?
Алешка Тищенко говорит:
- Нет. Не сдадутся пароходчики, ничто их не возьмет. У них денег мешки наворочены. Мы вот чай пустой пьем, а они...
Подумал и говорит:
- А они - лимонад.
А Сережка-Горилла рычит:
- Кабы у них с этого лимонаду пузо не вспучило. Тридцать дней хлопцы держатся, пять тысяч народу на бульваре всю траву задами вытерли.
А Тищенко свое:
- А им что? Коров на твоем бульваре пасти? Напугал чем!
И ковыряет со злости стол ножиком.
Тут влетает парнишка.
Вспотелый, всклокоченный.
Плюнул в пол, хлопнул туда фуражкой, кричит:
- Они здесь чай пьют!..
- Лимонад нам пить, что ли? - говорит Тищенко и волком на него глянул.
А тот кричит бабьим голосом:
- Они чай пьют, а с "Юпитера" дым идет!
Тищенко:
- Нехай он сгорит, "Юпитер", тебе жалко?
- С трубы, - кричит, - с трубы дым пошел!
Тут мы все встали, и Сережка-Горилла говорит:
- Это не дым идет, а провокация.
Парнишка плачет:
- Черный! Там дворники под котлами шевелят. Пошли!
Выскочили мы, пошли к "Юпитеру".
Верно, из пароходной трубы шел черный дым, а кругом - и на сходне, и на пристани, и на палубе - кавалеры в черных тужурках. Рукава русским флагом обшиты, и на поясе револьверы. Не подойти.
- Союзники русского народа, - объясняет парнишка.
Будто мы не знаем, что такое "союз русского народа" - полицейская порода.
Когда мы на бульвар пришли, только и разговору, что про "Юпитер". Стоит народ, и все на дым смотрят.
Взялся капитан с дворниками в рейс пойти, сорвать матросскую забастовку. Капитан - из "русского народу", и охрану ему дали: двадцать пять человек. Дворники не дворники, а уголь шевелят здорово. На руль помощников капитан поставит, в машину - механиков...
- Очень просто, что снимутся, - говорит Тищенко, - а в Варне заграничную команду возьмут - и пошел.
Сережка вдруг оскалился, говорит:
- Не пустим!
- Ты ему соли на корму насыпь, - смеется Тищенко.
- Знаем, как насолить, - говорит Сережка. - Пойдем... - И толкает меня под бок.
Вышли мы из толпы.
Сережка мне говорит:
- Ты не трус?
- Трус, - говорю.
Он помолчал и говорит:
- Так вот, приходи ты сегодня в одиннадцать часов на Угольную, я около трапа тебя ждать буду. И никому - ничего.
Пальцем помахал и пошел прочь.
Чудак!
Прихожу в одиннадцать на Угольную пристань. Фонари электрические горят, и от пристани на воду густая тень ложится - ничего не видать под стенкой. Дошел до трапа, на ступеньках сидит Сережка-Горилла. Сел я рядом.
- Что, - спрашиваю, - ты, дурак, надумал?
- Полезай, - говорит, - в тузик вон у плота, дорогой обмозгуем.
Рассмотрелся, вижу плот и тузик.
Пошел я по плоту, - не видать, где плот кончается. Ступил на воду, как на доску, и полетел в воду. Самому смешно: шинель вокруг меня венчиком плавает, и я - как в розетке.
А вода весенняя, холодная.
Я в туз. Пока вылез, хорошо намок.
Разделся я до белья - и холодно и смешно. Стал грести, согрелся.
- Ну, - говорит Серега, - начало хорошее. А сделаем мы вот что: я на "Юпитере" путевой компас из нактоуза выверну и тебе в мешке спущу.
- А как подойдем? Трап ты спросишь у охранников?
- Нет, - говорит, - там угольная баржа о борт с ним стоит, какого-нибудь дурака сваляем.
- Сваляем, - говорю.
И весело мне стало. Гребу я и все думаю, какого там дурака будем валять. Как-то забыл, что "союзники" там с револьверами.
А Сережка мешок скручивает и веревку приготавливает.
Обогнули мол. Вот он, "Юпитер", вот и баржонка деревянная прикорнула с ним рядом. Угольщица.
Гребу смело к пароходу.
Вдруг оттуда голос:
- Кто едет?
Ну, думаю, это береговой, - флотский крикнул бы: "Кто гребет?"
И отвечаю грубым голосом:
- Та не до вас, до деда.
- Какого деда там? - уж другой голос спрашивает.
А на такой барже никакого жилья не бывает, никаких дедов, и всякий гаванский человек это знает.
А я гребу и кричу ворчливо:
- Какого деда? До Опанаса, на баржу, - и протискиваю туз между баржой и пароходом.
Сережка окликает:
- Опанас! Опанас!
С парохода помогают:
- Дедушка, к вам приехали!
Залез я на баржу, с борта прыгнул на уголь и пошел в нос. А нос палубой прикрыт.
И говорю громко:
- Дедушка, дедушка, это мы. Какой вы, к черту, сторож! Вас палкой не поднять, - и шевелю уголь ногой.
Смотрю - и Сережка лезет ко мне.
Чиркнул спичку. А я стариковским голосом шамкаю:
- Та не жгите огня, пожару наделаете, шут с вами.
Сережка, дурак, смеется. А с парохода говорят:
- Да, да, не зажигайте спичек, мы вам фонарь сейчас дадим.
И затопали по палубе.
Сережка говорит мне:
- А дурак ты, дедушка, ей-богу, дурак!
Я выглянул из-под палубы. Смотрю, уже фонарь волокут.
Я скорей к ним.
К мокрому белью уголь пристал - самый подходящий вид у меня сделался, это я уже при фонаре заметил.
Сидим мы с фонарем под палубой и вполголоса беседуем.
Я все шамкаю.
- Лезь, - шепчет Серега, - в туз, а как уйдут с борта - стукни чуть веслом в борт.
Я полез в туз.
Вдруг Серега громко говорит:
1 2