Пока они тревогу, туда-сюда, а тут я вверх и подо мной там внизу ка-ак жахнет. Если тот прохвост не соврал, чихнет что надо!
А к тем местам, где тот крейсер, или какой там черт, живет - туда я к вечеру буду, - так я себе располагал и прохладно летел - окошки настежь. Разложил я закуску - очень я омаров полюбил - еще у меня с полдюжины банок оставалось, и огненную опять отковырнул. Это уж часа три я летел и тут взялся радио послушать берлинское. И тут поймал конец самый:
"...происки Москвы, не глядя, что союзники, и сержант сознался, а также конные жандармы видели и даже пастухи... Снаряд небывалой формы, блестящего вида мгновенно скрылся. Напрасно французские власти хотят сделать из этого секрет. Весь город Оран с ума сходит. Когда же у Франции раскроются глаза..." - я там пошло трепать радио. Так. А в общем, ну их к монаху под рубаху. Мне эту вошь бы раздавить, этот крейсер. А потом я выпил, и мне стало спокойно, и ну его, думаю, с этим даже крейсером, он мне вроде жестянки показался. И плавает их, что жуков в пруду.
И черт с ними. С разными. И даже я эту всю музыку хотел выкинуть к шутам - а то по пьяной лавочке сигарой подожжешь этот фитиль, что торчит, и как раз тебе же амба будет. Но тут меня лень взяла. Я в эту огненную впился: и это прищурюсь, и тяну ее струечкой махонькой, тонкой жилкой на язык, мамочки-светы!
И тут засыпаю - как меня в теплую воду кто уклал.
И карта у меня стояла - самый маленький масштаб, и указатель по этому масштабу поставлен, и ползет он еле-еле, как спросонья, вроде бы как малая стрелка на часах. Очень в сон меня тогда гнало.
А проснулся - темно. В окнах темно. Что, думаю, за черт - опять звезд не видно. Присмотрелся: стекла задвинуты. Что это? Спьяна, значит, задвинул. Даю ручку на "открыть", ни с места стекла. Вот черти! Готово! Поломка. Голова у меня мутная еще была. Но тут я немного натужился, аж в висках застукало. Где может быть поломка? Тут гляжу, ах я, дурак, и броневые ставни задвинуты. Я броневые открывать. Отказ! Тут уж в пот меня ударило. Что я? Пьяный? Я взялся за содовую. Пока два сифона не вытяну - и глядеть не стану, что и как. Однако выпил один - вижу, трезвый я. Гляпул тут на указатель - что за дьявол! Это я где-то над Сибирью и прет меня хорошим ходом на запад. Я стал поворачивать - ни хрена! Руль крутится, ручка то есть, а прет -меня туда же. Я вижу, город пролетаем, я дал полный вниз. Черт! И это не работает. Что за дьявол, думаю: будет меня этак десять лет носить, что ли? А потом вдруг подумал, какая разница? Что? Мне крепко хочется на землю сесть? А потом я мекошил так: может, оно так на время, а потом отпустит? Тут я уж немного стал понимать, что, может, и не так это просто. Сел я смирно и, однако, гляжу на указатель. А ползет он, сукин сын, прямо на запад и на запад. А я не знаю, день сейчас или ночь - это в разных местах по-разному, и я тут последнее время сбился немного. На часах было половина одиннадцатого, а дня это или ночи и в этом месте или в каком другом этот час, я забыл это. Потом вот уж Урал подо мной. Я гляжу - ни черта не меняется, курс на запад - пишет и пишет как по линейке. И гляжу, не отрываясь, как ползет указатель. Вот и Россия подо мной. А я на высоте двенадцати тысяч метров. Ух черт, пошло на низ. Что он, утопит меня в Ладоге, что ли? Нет, вот уж миновали. Я к карте приглядываюсь: находит указатель на Лодейное Поле, и тут высота моя упала до трехсот. А я наплевал на все это и смотреть даже перестал. Я глаза закрыл - а пойди хоть под землю, черт с тобой. Ничего, если ты меня живого похоронишь! Все равно по земле, поверху, серость одна, я все просмотрел, ни черта нет особенного. И вот, чувствую, что толкнуло меня вперед - значит. Паспарту стал. Я глаза тут открыл - указатель стоял аккурат на Лодейном Поле. Так оно и вышло, как была у меня мыслишка. Тут броневые ставни сами пошли. Открываются. Вижу темнота.
Ночь, значит. Гляжу в одно окно - ничего, поворачиваю башку, вижу в другом-он! Его морда! В шапке оленьей, худой, как был. Я и сигару из рук выпустил. А потом тоже плюнул:
- Ну, жив, так жив. Недобил, ну и черт с тобой: я не доктор.
Стекло открывается. Он всовывает морду:
- Узнаете? - говорит, - Камкин?
А я ему говорю:
- Ну, и в чем же дело?
Открывает дверцы:
- Выходите!
Я вышел. Сырость и ветер слякотный.
Он говорит:
- Пойдемте. Паспарту пойдет за нами. - Берет этот покойник меня под локоть. Пошли. - Вы, - говорит, очень точно выполнили все, но ничего своего не внесли. Потому я и смог с вами справиться.
И тут сзади наваливаются на меня двое и, чувствую, браунинг из руки моей вырвали..."
На этом рукопись заканчивалась. Но все остальное было и так ясно.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25