Лялька ревет в другой комнате.
- Дай мне на обед, - как можно спокойнее говорит он, но жена словно не слышит.
Он глядит на часы и хлопает дверью...
В это время щели в дверях двух соседних квартир исчезают как по команде. Английские замки щелкают дружно и одновременно.
На улице он ловит себя на том, что ему жаль самого себя. Зорину хочется вернуть, оживить, восстановить счастливое ощущение, испытанное во сне. Оно ускользает, заслоняясь будничными впечатлениями. Зорин упорствует. Образы весеннего водополья, увиденного во сне, вдруг прояс-няются в памяти. И, цепляясь за эти образы, он припоминает весь сон: мерцающую реку, баню Олеши Смолина и босую девчоночку, стоящую на большом речном камне. Ту самую Таню, эваку-ированную из Ленинграда, Таню, которая жила в соседней деревне. Но ведь в действительности на камне стояла не Таня, а Тоня, его жена. Тоню же он возил когда-то и в лодке. Почему во сне обе они всегда так странно объединяются в одну? Зорин чувствует, как у него краснеют, наливаются кровью ушные хрящи, торопится к автобусной остановке.
Вообще-то Тонька отчасти права, думает Зорин. Зарок пить только сухое вино исполнялся вчера слишком усердно. Это у Зорина зарок номер один. Второй зарок - говорить меньше, чем слушать, - Зориным исполняется, а вот первый... Впрочем, все дело в Фридбурге. Зорину давно хочется перейти из треста в проектный, а дружок Мишки Фридбурга там замзав. И вот они встре-тили этого зама в ресторане, и даже Мишка напился. До того, что начал обхаживать какую-то блондинку...
Зорин смотрит на часы, времени уже без двадцати восемь. Хорошо, если Воробьев будет звонить сначала Голубеву и они полаются минут пять - десять. Зорин живо представляет этот полный взаимных любезностей диалог: "Пригласите к телефону товарища Голубева". - "Това-рищ Голубев?" - "Так точно, товарищ Голубев, а это кто, товарищ Воробьев?"
Самое интересное, что у обоих птичьи фамилии. Воробьев по своей хронической тупости, как всегда, не заметит тяжеловесного голубевского сарказма. Будет отчитывать Сашку за то, что тот не поставил ограждения вокруг котлована антисептика. Потом справится о прогульщиках: "Това-рищ Голубев, доложите, кто не явился на производство". - "На производство?" "Да, на производство". - На производство, товарищ Воробьев, явились все. И не ваше ср... дело. Что? Можете спокойно сидеть в своем кресле..." В тепляке установится тишина, бригадиры в изумле-нии будут глядеть на Сашку. Никто не заметит, что Сашка давно уж зажал рычажок телефона своей линейкой, сплошь разрисованной женскими торсами. Зорин-то знает, какой Сашка мастак показывать кукиш в кармане...
Но где же автобус? Куча народу, человек двадцать, скопилось на остановке. Все до того симпатичные, что просто стыдно за свою плебейскую физиономию. Ох, что-то сейчас будет! Вон с тем дядечкой периода архитектурных излишеств. Или вот с этой дамой, у которой все лицо зашпаклевано кремом и пудрой. Автобус - полным-полна коробушка - наконец подкатил, и вся публика враз преображается. Дядька сам себя проталкивает внутрь автобуса, но навстречу лезет такой же, не менее толстый, а с улицы давят почем зря.
- Граждане, что вы делаете? - пищит шпаклеванная. - Ай, что вы делаете?
- Ни хрена! - говорит здоровенный парняга в фуфайке.
- Давай, давай!
- Нажмем, братцы, а? - подскакивает кто-то веселый, еще с остатками сна на лице.
Однако нажали уже без него.
Автобус, ковчегом, с креном на правый бок, отчаливает, дымит синими газами. Чьи-то ноги с задранным подолом зажало в автобусной дверце. "Ну и дурочка, - думает Зорин, жалея стисну-тую дверкой даму. - Ну, какая же ты дурочка, ведь надо же знать, что автобусы тоже иногда ходят парами. А то и по трое".
* * *
Все утренние невзгоды, автобусная возня, сраженье с Тонькой - все уходит на задний план. Вернее, вытесняется кое-чем свежим.
Разумеется, Воробьев уже звонил и наверняка остался доволен, что прораб Зорин опять опоз-дал на работу. Бригадиры и кое-кто из рабочих курят в дощатой зоринской резиденции.
- Все в сборе? - Зорин как можно увереннее здоровается.- А где Трошина? Трошина - бригадир разнорабочих.
- Гришка! - говорит дядя Паша - бригадир каменщиков. - Беги кликни Трошину.
Гришка Чарский - цыган. Он бежит за своим бригадиром, а Зорин оглядывает тепляк. Вот дядя Паша. Почему-то он всегда говорит гравель, а не гравий. Дядя Паша сидит на ломаной перевернутой раковине и продолжает что-то рассказывать, - речь идет о том, как он впервые женился. Марья Федоровна бригадир штукатуров, смеется, отмахивается от него:
- Ой, замолкни, ой старый пес! Ты бы хоть не врал, не молол попусту.
- Точно! Я тебе говорю! - всерьез сердится дядя Паша, и все хохочут.
Речь идет о весьма пикантных вещах, связанных с первой брачной ночью, и дядя Паша убедительно развивает свою теорию женской коварности:
- На что только эти бабы не способны, особо когда им замуж позарез надо...
- Мужики-то уж больно добры, - замечает Марья Федоровна.- Небось у тебя до нее пятнадцать было.
- От, не верит! Ну, ей-богу, Марюта, она была самая первая!
- Так как же ты про это узнал, ежели она была первая?
- Вишь, после-то у меня была практика...
- Ну?
- Ну, а я и сужу по той практике.
- Так ведь тогда-то ты был без практики?
- Без практики.
- Так как же ты узнал-то?
Дядя Паша явно подзапутался. Он в раздумье скребет у себя за ухом, но в это время в тепляке появляется Трошина. Она сипло здоровается, и в первой же ее фразе колуном застревает похабное слово. Зорин, сдерживая раздражение, говорит:
- Трошина, нельзя ли без мата? Она виляет тощими бедрами и под смех строительного молодняка отпускает то же самое, только в квадрате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11