Через несколько секунд мы снимем с тебя этот камень.
Он опустил маску на лицо программиста, пытаясь просунуть её ниже уровня изуродованной каски. Ему пришлось смять саму маску, чтобы она очутилась нежду носом и ртом – лишь теперь он ощутил, насколько туго застрял Вопнер меж каменных глыб. Мокрые, испуганные глаза умоляюще уставились на него.
Найдельман и Бонтьер не произнесли не слова, напряжённо работая, собирая воедино детали домкрата.
Наклонившись, чтобы можно было бросить взгляд в сужающееся пространство, Хатч разглядел тревожно сузившееся лицо Вопнера. От неимоверного давления челюсть замерла в открытом положении. По щекам потекла кровь – края каски врезались в плоть. Вопнер больше не мог не то, что говорить, – не мог даже стонать. Левая рука спазматически подёргивалась, поглаживая плоский камень лиловыми пальцами. Изо рта и ноздрей донёсся слабый звук выходящего воздуха. Хатч знал, что дышать под такой массой практически невозможно.
– Готово, – прошипел Найдельман, передавая домкрат доктору.
Хатч попытался вставить его в сужающуюся щель.
– Не влазит! – выдохнул он, швыряя инструмент обратно. – Подтяните.
И снова повернулся к Вопнеру.
– А сейчас, Керри, я хочу, чтобы ты дышал вместе со мной. Я буду считать, хорошо? Один… Два…
Пол дико содрогнулся, раздался резкий скрип. Камень склонился ещё сильнее; Хатч почувствовал, что теперь его собственную руку и запястье неожиданно сдавило между глыб. Вопнер дёрнулся, с хлипом испуская воздух. Малин в ужасе наблюдал. В свете фонарика в узкой расщелине он с безжалостной ясностью увидел, как глаза программиста вылезают из орбит, становятся сначала розовыми, затем красными и, наконец, чёрными. Каска с треском разошлась по швам. Пот на сдавленных щеках и носу стал лиловым – глыба накренилась ещё сильнее. Из уха побежала струйка крови, и ещё больше крови потекло из кончиков пальцев Вопнера. Челюсть выгнулась, отвисла в сторону, язык высунулся прямо в кислородную маску.
– Камень всё двигается! – завопил Хатч. – Дайте что-нибудь, хоть что, и я…
Но при этих словах доктор почувствовал, как голова программиста разламывается на части прямо у него в руке. В кислородной маске забулькало – в шланг хлынул поток жидкости. Между пальцев что-то дёргалось, и Малин с ужасом понял, что это язык Вопнера, который спазматически подёргивается – отказали нервы, движущие мускулы.
– Нет! – отчаянно закричал Хатч. – О, Боже, пожалуйста, нет!
Перед глазами возникли чёрные круги. Он сражался со скалой, задыхаясь в затхлом воздухе, что есть сил пытаясь освободить руку из-под дикого и всё усиливающегося давления.
– Доктор Хатч, в сторону! – крикнул Найдельман.
– Малин! – завопила Бонтьер.
– Эй, Мал! – услышал Хатч голос своего брата, Джонни – шёпот в надвигающейся тьме. – Эй, Мал! Там!
Затем стало темно, и больше он не помнил ничего.

30

К полуночи на океане поднялась та медлительная, словно на масле, зыбь, которая часто следует за летним ветерком. Хатч поднялся из-за стола и подошёл к окну сборного барака, осторожно ступая по тёмному офису. Он устремил взор за хижины Главного лагеря, ожидая приближения огней, которые могли означать, что коронер, наконец, прибывает. Морская пена призрачными нитями протянулась по тёмной воде. Ветренная погода, казалось, временно сдёрнула с острова вуаль тумана, и на горизонте показался материк – еле различимая россыпь огней под усыпанным звёздами небом.
Малин вздохнул и отвернулся от окна, непроизвольно потирая перевязанную руку. Когда вечер перешёл в ночь, он в одиночестве продолжил сидеть в своём офисе, не желая ни шевелиться, ни даже включать свет. В темноте было легче не думать о бесформенном теле, которое покоилось на носилках под белой простынёй. Намного легче отбросить все мысли и шепотки, непрестанно вторгающиеся в сознание.
Раздался мягкий стук, ручка двери повернулась. В лунном свете в проёме возникла худощавая фигура капитана Найдельмана. Тот проскользнул в хижину и растворился на фоне тёмного кресла. Чиркающий звук – и комната на миг осветилась жёлтым светом. Трубка ожила; тихие звуки выдыхаемого дыма достигли ушей Малина на несколько мгновений раньше, чем он вдохнул аромат турецкого табака латакия.
– Коронера ещё не видно, верно? – спросил Найдельман.
Молчание доктора красноречиво ответило на вопрос. Они собирались перевезти тело Вопнера на материк, но коронер – важный, недоверчивый мужчина, выехавший аж из Мачиаспорта – настоял на том, чтобы труп перемещали как можно меньше.
В течение нескольких минут капитан молчаливо курил, единственным признаком его присутствия служило периодическое попыхивание трубкой. Затем Найдельман отложил её в сторону и прокашлялся.
– Малин? – мягким тоном позвал он.
– Да, – ответил Хатч.
Собственный голос показался ему сиплым и чужим.
– Трагедия нас потрясла. Всех нас. Я очень хорошо относился к Керри.
– Да, – повторил Хатч.
– Никогда не забуду, – продолжил капитан, – как руководил группой у острова Сэйбл. Кладбище погибших кораблей в Атлантике. Команда работала на глубине. Шестеро аквалангистов сидели в барокамере – декомпрессия после работы на двухсотметровой глубине. Там затонула нацистская подлодка с золотом. Что-то поломалось, и герметичность камеры нарушилась.
Хатч услышал, как капитан ёрзает в кресле.
– Можете представить, что с ними случилось. Обширный эмболизм. Разрывает на части мозг, а затем останавливает сердце.
Доктор ничего не сказал.
– И один из этих молодых аквалангистов был моим сыном.
Хатч посмотрел на тёмную фигуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134