.. (С намерением задеть.) Но вас - мне жалко! (Ждёт ответа.) Вы хотите запугать меня... я удивляюсь, почему вы не говорите ничего о таланте Константина Лукича, о его обязанностях пред обществом, служении искусству и так далее...
Е л е н а (спокойно). Я не нашла нужным говорить об этом... уж если вы становитесь рядом с ним - значит, вы уверены, что сумеете поддержать в его душе ту светлую силу, которая увлекла вас. Вы убеждены, конечно, и в том, что с вами ему будет во всех отношениях лучше, чем со мной...
О л ь г а (волнуясь). Я совсем не хочу брать на себя задач надзирательницы за ним, я не синий чулок! Вы рисуете его ребёнком? О, la, la! Знаю я этих ребят!.. (Всё более сбиваясь с тона.) Вот, вы смотрите на меня так, точно я вытащила у вас кошелёк из кармана... Я кажусь вам вульгарной... конечно! (Ждёт ответа.) Вы сделали со мной что-то дурное... вы запутали меня в чужих мне мыслях... чего вы хотите? Разве я виновата в том, что случилось? (Мастаков является в дверях.) Я не встречала людей таких, как он... не могла представить, что есть человек, который так необходим для меня...
Е л е н а. А вы - для него?
О л ь г а (почти кричит). Это не ваше дело! Вы не смеете допрашивать меня!
Е л е н а (вспыхнула, холодно). Я не нуждаюсь более в этом...
(Ольга бешено смотрит на неё, хочет что-то сказать.)
Е л е н а (жёстко). Вам нехорошо?
(Ольга, закрыв лицо руками, быстро идёт прочь. Елена провожает её глазами - лицо у неё суровое. Оборотясь - видит мужа, он бледен, удивлённо и боязливо следит за нею.)
Е л е н а (твёрдо, почти грубо). Если бы она была хуже или лучше, она была бы сильнее меня...
М а с т а к о в. Чёрт побери, Елена... чёрт побери... какая ты! Кто ты такая?
Е л е н а (проходя мимо него). Женщина, которая любит! (Ушла в комнаты. Он проводил её глазами, потирает лоб, быстро сходит с террасы и тотчас снова взбегает назад.)
М а с т а к о в (бормочет). Нет... сначала необходимо... Елена!
(Е л е н а выходит.)
М а с т а к о в. Подожди... куда ты?
Е л е н а. К Медведевым.
М а с т а к о в. Слушай... я, честное слово...
Е л е н а (вспыхнув). Ты, мальчишка, оставь меня!
М а с т а к о в (хватаясь за голову). Вот! Начинается трагедия... Послушай, успокойся немного...
Е л е н а (с тоской). Это - дико... это - пошло! Ты, такой ясный и чистый, ты мог увлечься... Она тебя отравит, погубит...
М а с т а к о в (с отчаянием). О, чёрт... да разве я знал, что это так серьёзно?..
Е л е н а (спокойнее). Для таких людей, как ты, женщины - ступени, по которым вы идёте куда-то выше... но она - ниже меня, пойми это! И не она для тебя, ты - нужен для неё! Вот чего я не допущу! Чтоб ты - ты! - служил развлечением... нет!
М а с т а к о в. Ах, ты рассуждаешь... но какой же чёрт...
Е л е н а. Да, я рассуждаю!.. И - за двоих: за себя, чтобы не мешать тебе, и за тебя, потому что ты живёшь но думая...
М а с т а к о в. Во всём всегда вес и мера!.. Это невыносимо!
Е л е н а. Но ведь ты не взвешиваешь, не измеряешь, а это необходимо среди живых людей, которые чувствуют боль и причиняют её друг другу. Я должна рассуждать и взвешивать, чтобы оградить тебя от всего ненужного, от всего, что может нарушить строй твоей души... ты думаешь, это легко мне? Не это ли сушит мою душу? Не это ли убивает во мне смех и радость? И вдруг я вижу... это может убить! Я поняла бы тебя, если б ты увлёкся Сашей... это такой чистый, светлый, освежающий душу человек...
М а с т а к о в (ворчит). Саша... ну что за фантазия!.. Елена, человек нуждается в свободе... а я - человек...
Е л е н а. Предположи на минуту, что и я тоже человек...
М а с т а к о в. Ты иногда - точно старый монах, а я - твой послушник... впрочем, может быть, это неверно, я ведь не знаю, как живут монахи... Честное слово - всё это гораздо сложнее, чем я думал, и совсем не весело! Я не люблю драм... а тут - и ты и она - обе недовольны...
Е л е н а (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай что ты говоришь? Разве можно играть людьми?
М а с т а к о в. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и... длинных монологов... (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот - вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна... мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи... дети какие-то особенные растут - ты замечаешь? И русские матери... и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности... душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие... хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова... и подмигивать людям глазом - "ничего, братья! живём!" И когда думаешь, говоришь об этом - тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет мужчиной или женщиной...
В у к о л (идёт прихрамывая). Эй, господа!..
Е л е н а (вздрогнув). Подожди... Что там? Плохо?
В у к о л. Идите... Все растерялись... плачут...
М а с т а к о в. Вот видишь, Лена... (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?
Е л е н а (издали). Нет... не надо!
В у к о л. Ну, как же нет? Конечно, идите...
М а с т а к о в. Но зачем же?
В у к о л. Гм... знакомый умирает... долг вежливости, что ли... Потом - вы писатель, вам всё надо видеть... это ваш долг.
М а с т а к о в (вздохнув). Ну... пойдёмте...
В у к о л (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди уходят, а противоречия - остаются... вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!
М а с т а к о в (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий...
(Ушли.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18