Горький Максим
Пастух
Максим Горький
ПАСТУХ
Тимофей Борцов, сельский - села Вышенки - пастух, человек недюжинный: он немножко колдун и прорицатель, он - "коновал", но лечит и людей, он же и судья по "семейным делам" и, - как сам, ухмыляясь, именует себя - "соломенных дел мастер": отлично плетет из соломы баульчики, коробочки, папиросницы и рамки, украшая их цветными бумажками и фольгой. Солидные мужики говорят о нем почтительно: - Это мужик круглого ума, он для нас - министр! Молодежь боится его и зовет: - Дядя Тим. Вообще село очень уважает Борцова за ум, справедливость, за трезвую жизнь и достаток. На сходках он первый человек, но говорит всегда последним, внимательно выслушав всех крикунов. Когда он был еще подпаском, бык ударил его рогом в бедро, а в молодости рекрута перебили ему ребра, поэтому Борцов ходит, странно раскачивая свое крепкое тело, - как-будто ему хочется лечь на землю правым боком и, прижав к земле ухо, подслушать что-то в ней, а земля этого не хочет и отталкивает его. Ему - лет шестьдесят, но он кряжистый, широкогрудый, меднолицый; плотные, белые зубы его все целы; в сивых волосах торчат рыжие клочья, - кажется, что он не седеет, а рыжеет. Волосы его так обильны и густы, что он не надевает шапку даже зимой в морозы. Голос у него мощный для подпасков и скота, а с людьми он говорит медленно и как бы нарочито тихо, чтоб люди внимательнее слушали. Но, главное, - он философ. Часто бывает в городе, продавая свои соломенные изделия, много видел, обо всем подумал. С утра до вечера он сидит в поле, где-либо на холмике под тенью одинокой березы или на опушке леса, грозно покрикивает команду подпаскам и ловкими шерстяными пальцами неустанно плетет солому, - около него целый сноп. - Отчего люди враздробь живут? - ставит он вопрос и сам же отвечает: - А это от причины грамоты. Раздробились люди с того дня, как удумали эту словесную грамоту, книжки всякие, законы, приказы. Вот. Ты приказываешь, а я не могу понять тебя, я ж не грамотен! Примерно: ты скотский доктор, вертиринал по-вашему, я тоже скот понимаю, а друг дружку мы не можем понять, тому мешает грамота. Да. Я слушаю и смотрю в его двуцветную, рыжесивую бороду, в ней запутался широкий нос обезьяны, из нее шильями торчат, хитроумно сверкая, зеленые, жабьи глаза. А рта - не видно. Когда Борцов говорит, заметно только, что в бороде его что-то шевелится, и бело просвечивает сквозь волосы холодная полоска зубов. - И стоишь ты супротив меня человеком чужого языка, вроде немца. Также и становой, и всякий другой чин. Ежели он по-матерному лает, ну, это я понять могу, а как он только по-грамотному заговорит, - тут промеж нас - овраг! Я - по ту сторону, он - по эту, и друг друга не слышим. Или же поп: разве кто понимает, что он в церкви кричит? В церкви, как во сне, очень желанно, ну, а понять невозможно ничего. Тоже и учителя: ребятишек скучат да скуке и учат, года-а! Это очень полезно, что ребятишки на возрасте забывают грамоту, а то бы и мужики друг дружку понимать перестали. Видишь? Главный вред людям это от нее, от грамоты. Я пытаюсь убедить его в противном, однако - безуспешно. Прищурив, спрятав хитренькие глазки, он слушал речь мою молча и надувал губы так, что усы, мохнатым клоком, выдвигались из бороды. Лицо его становилось глупым, качая упрямой башкой, он говорил сожалительно: - Ах ты, господи! Ну, что тут делать? Не понимаю! Самых слов твоих не понимаю, не токмо - мыслей. Ты гляди, какие слова, а? Ты говоришь: наука, а я слышу паука и сейчас тебя самого пауком вижу, и будто ты меня, как муху, оплетаешь паутинкой. И еще ты говоришь, чтобы все были грамотны. Так это же безрассудок, на всех грамоты не хватит. Да и пищи не хватит, что ты! Ай-яй, до чего грамота доводит, ай-яй! Конечно, я понимал, что пастух издевается надо мной, но я был тоже упрям, мне хотелось преодолеть упрямство дяди Тимы. Видимо, это нравилось ему, он говорил со мной все более ласково и охотно. Но, после одного его рассказа, я отскочил от Борцова, как мяч, отбитый палкой. Сидел он вечером, после заката солнца, на скамье у ворот избы своей, пред избою, в темно-зеленой, маслянистой воде пруда квакали лягушки, над нами ныли комары. Борцов отбирал из снопа стебли соломы и ленивенько философствовал, поучая меня: - Ну, ладно; давай согласимся: нужен хороший человек. А - каков он, если хорош? Скажем так: людей-жителей не грабит, милостыню подает, хозяйствует усердно, вот это будет самый хороший. Он законы знает: чужого - не трогай, свое - береги; не все жри сам, дай кусок и псам; потеплее оденься, тогда и на бога надейся, вот он что знает. Это самонужная его грамота. Таким человеком и держится наша держава, покоритель всех языков. Этот самый держалец земли всю вселенную кормит, и к нему всяк народ идет: немец разный, француз и турка, - все к нему лезут. Даже, сам знаешь, завоевать хотели сколько раз: обворужатся, чем лучше, и прямо на Москву лезут охально. А он сидит смирно, ждет. Да. Подкатятся они, двенадцать языков, а то и побольше, тут он встает да кэ-эк бабахнет! И все наступатели эти пылью рассыпятся - больше ничего. И - никакой об них памяти. Будто - были, а уж нет! И - с годами - все меньше наступателей этих, а нас все больше, прямо девать некуда. Вот. - По твоим же словам выходит, что хороший человек просто бессчастный и даже вроде полоумного. Какое его дело? Никаких делов за ним не видать. Какая от него польза? Орет без ума, чего не надо, и за то его садют в тюрьму, - вот как по твоим речам объясняется этот человек. - Я таких знавал, я множество знаю всякой юрунды. Мне даже сам его благородие исправник не раз, не два говорил: "Много ты, Борцов, знаешь, умная башка у тебя". Я, конечно, ему низенько кланяюсь, а про себя знаю:
1 2 3