по скошенным лугам, по жухлой траве течёт сырой, холодный ветер, зябко трепещет лес под его натиском, роняя на землю последние золотые листья. Вдали уныло поёт колокол невидимой церкви.
Потом среди поля явился человек с открытой головою: высоко подняв руки, он бежит, гонимый ветром, как "перекати-поле", - бежит и всё оглядывается назад. Глухой, тёмный гул сопровождает его, а дали полевые становятся всё шире, всё глубже, и, умаляясь пред ними, он исчезает с земли.
Женщина перестала играть и сидит неподвижно, опустив руки, - она сидит так очень долго.
Я смотрю на неё сквозь цветы, ни о чём не думая, в груди всё ещё звучит красивое эхо; я помню только одно: не надо шевелиться.
Потом правая рука её, медленно и как бы неохотно, снова легла на клавиши, и снова меня обнимают торжественные аккорды. Я слушаю их, закрыв глаза. Мне кажется, что большая толпа людей стройно и единодушно молит кого-то, - молит со слезами гнева и отчаяния. Это очень тяжёлая, мощная пьеса, и странно, что такая маленькая женщина может так сильно играть.
И эта пьеса совершенно лишила меня сознания действительности...
- Да перестань ты барабанить, Наталья! - сердито крикнул рядом со мною полковник.
Она, не снимая рук с инструмента, повернула голову, - лицо у неё маленькое, птичье, очень сжатое с висков, нос - горбатый и большие синие глаза.
- Арестованный провалился куда-то, понимаешь? - говорил полковник, входя в гостиную, с папиросой в толстом янтарном мундштуке, и приглаживая дрожащей рукой волосы на голове.
- Убежал? - испуганно спросила женщина.
- Очевидно...
Я, конечно, сразу понял, что это обо мне идёт речь, но я не мог тотчас же выйти из-за портьеры и трельяжа - было неловко и немножко смешно.
- Но как же он? - спрашивала дама.
- В окно вылез, видимо... Это - сумасшедший, чёрт его возьми! - сказал полковник, уходя.
Дама встала и пошла за ним, запахивая капот на груди. Тогда я выдвинулся навстречу ему.
- Вы? - крикнул он, отступая. - Вы - что? Зачем вы здесь?
- Я слушал музыку...
Он мигнул, посмотрел на даму и, грозно нахмурив серые брови, приподнял плечи.
- Если это неприлично, вы меня извините, - сказал я и решил ничего не говорить более.
- Н-да... - отозвался полковник, зажигая папиросу. - Уж я не знаю - как это там - прилично или нет, но делать этого не следовало...
Он пристально уставился в лицо мне и замолчал, а дама, прислонясь к нему, спросила тихонько, но так, что я слышал:
- Его за это накажут?
- Пожалуйте! - сказал полковник, отстранив её и указывая мне на дверь.
А когда я вышел в светлую комнату, он, усмехнувшись, проговорил:
- Вы меня напугали, батенька. Чудак же вы! Разве вы уж так сильно любите музыку, а?
- Редко слышу...
- А... да! Ну-с, сегодня я прекращаю допрос...
И, снова усмехаясь, дважды подмигнув глазом, он добавил:
- Этот случай не располагает... к строгостям... Вам, видимо, придётся ещё разок послушать музыку жены - она всегда играет в это время... До свиданья! Салтыков, сдай конвойным...
Салтыков - толстый, потный жандарм - удивлённо оглядел меня весёлыми, как будто хмельными глазами и со вкусом откликнулся:
- Слушаю, господин полковник!
А когда вывел меня в канцелярию, то сказал укоризненно:
- Что ж вы гуляете по управлению, подобно как по базару? Довольно нехорошая дерзость ваша, и ничего вы не доказали. И что вы думали доказать?
- Просто - я музыку слушал...
- Музыку слушают в городском саду...
И строго скомандовал конвойным, подталкивая меня к ним:
- Принимай, земляки!
1913 г.

1 2