Архитектор тоже сначала молчал и только любезно улыбался, но по лицу его нельзя было сказать, насколько искренна эта любезность, И вдруг, в момент высшего развития вдохновенных нелепостей Суркова, он, ко всеобщему удивлению, пресерьезно и с удовольствием в голосе заявил:
- Я могу во многом согласиться с вами...
- Что-о-о? - недоверчиво воскликнул тот, окидывая публику торжествующим взглядом.- Скорее, Аким Андреевич, возьмите назад ваши слова. Видите эти испытующие взгляды? Ждут объяснений от вас... ага! Вы согласились в чем-то с еретиком...
- Какой ты еретик? - качнув лохматой головой, густо сказал Кирмалов.Ты шут, а не еретик...
- Егор, ты врешь! Я - еретик, если я шут, Все шуты - еретики, ибо все шуты - смелые умом люди, а все такие люди - еретики...
- Ишь завертелся! - уже с удовольствием заметил певчий.
- Вы находитесь среди дворовых люден российского свободомыслия! говорил Сурков Шебуеву, всё разгораясь.- Российское свободомыслие давно уже легло татарским игом на раболепные умы русских людей... И все, здесь присутствующие, закованы в кандалы свободомыслия, сидят в колодках разных измов и сами же оные колодки всё туже стягивают. Это на языке рабов именуется саморазвитием и составляет обычное русского интеллигента занятие, чрезвычайно сладостное ему. Я же представляю здесь преданного холопа истинной свободы ума...
- Это не свобода, а черная немощь,- равнодушно прогудел Кирмалов.
- Хорошо, Егор! В тяжелых и сырых твоих словах всегда есть кровь! Да, верно,- я страдаю припадками противоречия всему существующему... Ну, а по-твоему,- в чем свобода?
- Я, брат, не знаю... Я разве что знаю? Я просто чувствую, что ты не от свободы говоришь... а гак себе... от шалости... со скуки... для озорства... Вот!
- Браво! - воскликнул Сурков, громко хлопнув ладонями.- Браво и верно! Ты прав,- ты никогда не узнаешь свободы... ни-ко-гда! И верно, что я со скуки говорю... Но - пошел к чёрту и не перебивай меня...
- А мне можно сказать вам два слова, Владимир Ильич? - попросил Малинин, ласково улыбаясь.
- Вам? Извольте... Я уже давно чувствую, что вы приготовили кривой нож вашего любопытства и желаете с нежной улыбкой пырнуть меня в бок... брр... Но - пожалуйста! - я готов...
- Я, знаете, слушая вас, всегда в душе удивляюсь,- заговорил Малинин, и действительно его глаза ласково улыбались,- зачем вы показываете себя таким... как бы озлобленным, все отрицающим? Совсем нельзя допустить, чтобы вы и в самом деле не имели в себе веры при такой возбуждаемости чувства... Я, знаете, думаю, что у вас уже есть огромная вера во что-то... Но, должно быть, она еще не выяснилась вам, не сожгла еще собой противоречий вашей души... хотя вы ее уже ощутили наверное... Только так я и могу объяснить задор вашего отрицания и все эти ваши, по-видимому, бесцельные шутки...
Малинин замолчал.
- Ну-с? Дальше... - сказал Сурков, подняв кверху нос и пытливо глядя на Малинина в свое пенсне.
- Больше ничего... Я ведь это для себя заметил...
- Гм... Черт! Однако и на этом спасибо... Возвращаюсь к началу... Вот, Аким Андреевич, посмотрите на этого лучшего из русских поэтов... среди санитарных врачей. Он являет собой прекрасную иллюстрацию к моему утверждению, что умственное развитие вредно для людей... Ум у него микроскопический... извините, Павел Иванович! - я хотел сказать: ум микроскопического устройства.. Человек сей с удивительной отчетливостью видит всевозможные мелочи, совершенно незаметные для других. И он постоянно ищет, рассматривает их, этих невидимых букашек, населяющих душу человека, этих микробов психики... Он никуда не идет, а всё только топчется на одном месте, осматривается по сторонам, щупает почву, как слепой, но шагнуть вперед - не может. Он ослеплен умом; это очень распространенная болезнь у нас - слепота души от зоркости ума... И когда та, которую Павел Иванович со временем полюбит, скажет ему, раскрыв объятия: "Иди ко мне!" - он задумается и спросит ее: "А ты меня щекотать не будешь?" Потому что он, наверное, не выносит щекотки. Ведь вы боитесь щекотки?
- Боюсь,- сказал Малинин сквозь смех.
Смеялись все; бас Кирмалова грохотал и господствовал надо всеми звуками.
- Позвольте! - оживленно воскликнул Шебуев, все время с явно напряженным вниманием слушавший разговор, рассматривая публику.- Не надо больше иллюстраций! Я уже сказал, что в вашей, разумеется, очень парадоксальной мысли, основа все-таки, по-моему, живая и здоровая...
- Шшш! - зашипел Сурков с комическим ужасом на своей круглой рожице.Опять вы соглашаетесь со мной? Поймите же,- о несчастный самоубийца! - что это не принято здесь!
- Не шалите, Владимир Ильич,- серьезно сказала хозяйка.- Это очень важно... Пожалуйста, Аким Андреевич...
Шебуев уселся в кресле поплотнее и с серьезным лицом заговорил, явно стараясь смягчать свой голос и с видимой осторожностью подбирая слова.
- Я согласен с вами,- да, наверное, и все согласятся с тем, что непомерно развитой интеллект всегда ослабляет непосредственное чувство. Даже больше - часто он подтачивает и самый инстинкт жизни. Развиваясь на почве инстинкта, он питается его соками, и хотя он не чужеядное, а коренится в чувстве бытия, с ним родственно объединен и является необходимо присущим человеку стремлением к самопознанию, однако росту его должно бы полагать некоторую границу, для того, знаете, чтоб он не опережал человека, ибо ведь в основе своей - человек есть инстинкт жизни, воплощенный в известную форму материи... Так вот границу-то чрезмерному росту интеллекта ставить, пожалуй, необходимо... и ставить ее могло бы чувство самосохранения. Но оно почему-то упускает удобный для вмешательства в рост интеллекта момент, и равновесие сил в человеке нарушается;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38