Я утвердительно кивнул.
– Сейчас женщины сворачивают шатры и навьючивают лошадей. Уже сегодня ночью мы уходим на восток… Отец и колдун гордятся тобой. Горькая Ягода спел в твою честь песню, она останется в памяти нашего племени.
Я слушал Сову разинув рот. Рассказ его звучал для меня, как шум водопада, переплетающийся с шумом прибрежных деревьев, в листве которых, мне слышалось, разговаривают духи.
«Значит, – думал я, – священная жертва, принесённая мной, была не напрасной. Мясо коня смогло подкрепить силы женщин и детей. Я сумел превозмочь боль моего сердца и этим поступком притупил пожар голода».
Сова, казалось, угадал мои мысли и не нарушил моей задумчивости ни одним словом.
Мы взрослели, и поступки наши уподоблялись поступкам старших, с которых мы всегда брали пример.
Мои дальнейшие размышления прервал приход матери. Она села рядом и долго смотрела мне в лицо. Слезы медленно стекали по её светлым щекам, точно капельки росы по лепестку цветка.
Я протянул ладонь и пальцами провёл по лицу матери от глаз вниз, и моя рука увлажнилась её горячими слезами.
Я прижал ладонь к своим губам и почувствовал солёный вкус, но для меня это были самые сладкие и дорогие материнские слезы.
– Радость и гордость за тебя наполняют моё сердце, как осенние воды – высохшее русло реки. Пусть счастье сопутствует тебе на дальнейшей тропе твоей жизни, а Великий Дух пусть охраняет тебя своим щитом, сын мой, – шептала мать, плача.
Слова матери были для меня высочайшей наградой. По сравнению с ними песня колдуна в мою честь казалась ничем.
С помощью Совы я поднялся и вышел из шатра, а мать и сестра тем временем сворачивали меха, находящиеся в типи, скатывали в трубку шкуры. Вокруг виднелись голые шесты, на них раньше опирались расцвеченные шкуры. Шесты мы тоже забирали, их верхние концы связывали крест-накрест над гривами коней. На нижних концах, упиравшихся в землю, укрепляли тюки, берёзовые каноэ – получались волокуши.
Самых слабых женщин посадили на лошадей, а детей положили на шкуры, укреплённые на шестах.
Меня также поместили на свёрнутом шатре, и, когда солнце зашло, племя двинулось на восток.
Мы избрали для передвижения ночь, чтобы избежать немилосердных лучей солнца, разящих, как вражеские стрелы.
Шли всю ночь и утро, пока солнечный диск не поднялся над верхушками самых высоких деревьев. Наконец мы задержались около довольно большого озера. Утомлённые лошади тяжело повесили головы, и никакая сила не вынудила бы их идти дальше. Их не радовала даже голубая поверхность воды. Наши силы тоже были на исходе.
В душе я удивлялся отцу и другим старым воинам, которые после голодного ночного марша ещё довольно бодро, без признаков усталости, хлопотали о лагере, определяли места для шатров. Сняли с волокуш пару каноэ, понесли их на берег озера.
Во время последней засухи вода отступила, словно убегая в ужасе от раскалённой земли и тем самым открывая для лошадей ещё зелёную прибрежную растительность.
Женщины посильнее начали устанавливать шатры, а несколько воинов, в том числе и мой брат, поплыли на середину озера ловить рыбу.
Все так надеялись, что им посчастливится – и мы ещё сегодня утолим голод, валящий с ног самых сильных мужчин.
Нам, подросткам, было приказано напоить и почистить лошадей. Даже самым слабым досталась работа – они развязывали тюки.
Мы собрали лошадей и погнали их к озеру. Как они хотели пить! Они пили воду огромными глотками, а потом с наслаждением повалялись на берегу. Мы тоже последовали примеру мустангов: сперва утолили жажду, а затем стали нырять и плескаться в озере. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше или позже я получал такое наслаждение от купания.
Вода, казалось, возвращала силу и упругость нашим иссохшим мышцам. И мы уже с большей охотой стали чистить лошадей пучками камыша. Прыгающая Сова вместе со мною натирал чёрного мустанга моего отца. Массируя бок коня, я подумал о своём мустанге, на которого я уже никогда не сяду верхом. Сколько радости доставлял он мне в лагере Молодых Волков… Покрытые горькой пылью и опалённые безжалостным солнцем, эти воспоминания жгли меня. Когда мы снова возвратимся в наши горы, я знаю, что встречу где-нибудь повешенный на сосне, выбеленный солнечными лучами череп моего друга, украшенный бусами, иглами дикобраза и птичьими перьями. И столько лет, сколько будут жить в моей памяти воспоминания о моём первом мустанге, я буду приходить к его останкам, сыпать табак внутрь черепа и молить его духа, чтобы он простил мне моё преступление, и в то же время благодарить его за то, что он позволил накормить своим мясом ослабевшие от голода человеческие существа. И уже никакой конь не заменит его мне. Первая любовь к первому коню осталась глубоко в сердце, в сердце индейского юноши.
Мои размышления нарушил Сова, хлопнув меня по плечу.
– Почему мысли моего брата кружат среди тёмных туч, как испуганные лебеди? Пусть твоя душа откроется передо мной, Сат-Ок, а слова пусть потекут, как весенняя вода с горных перевалов. Я открою уши для твоих слов и твоей боли и разделю с тобой твою грусть, как разделяли мы зимой одну волчью шкуру, когда, заблудившись, ночевали в чаще.
– Твои слова для меня подобны холодной воде для натруженных ног. Знаю: твоё сердце бьётся рядом с моим. Но своей болью я не хочу делиться ни с кем. Она приносит воспоминания прошедших дней и закаляет мою душу, – ответил я Сове.
Пока мы разговаривали, кони отошли в заросли камыша и впервые после такого длительного перерыва стали жевать сочную зелень.
Мы пошли за ними в поисках аира. Сладкие корни этого растения утоляли голод, сжимавший наши желудки, как медвежьи лапы сжимают медовые соты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28