Желтый Мокасин был настолько утомлен, что не мог громко говорить, он почти шептал.
– Есть ли убитые? – спросил Овасес.
Его резкий голос подстегнул Желтого Мокасина. Он снова выпрямился и ответил громко и внятно:
– Убитых нет.
Овасес приказал подать гонцу еду и воду.
Над племенем нависла угроза несчастья.
Когда солнце уже скрылось за вершинами гор и в долине начала сгущаться тьма, снова послышался крик дозорного. В конце долины появился возвращающийся отряд, возглавляемый отцом. На этот раз мы не выбежали навстречу. Все племя, собравшись на лагерной поляне, ждало своих отцов и братьев.
Всадники подстегнули измученных коней Хотя лица воинов были раскрашены в цвета победы, ни они, ни ми не издавали возгласов радости. Между лошадьми на растянутых попонах лежали раненые Когда отряд остановился, мы бросились помогать женщинам переносить раненых под надзор стариков и шамана.
Раны у воинов были удивительные – будто бы орел вырвал у них куски тола Это следы огнестрельного оружия белых.
Только когда всех раненых перенесли в палатки, Овасес разрешил Молодым Волкам разойтись по своим семьям чтобы приветствовать отцов и братьев Я возвращался в наше типи медленно, неуверенными шагами Я гордился отцом, который привел отряд к победе, и братом, который, хотя и не прошел еще посвящения, все же был допущен к борьбе вместе со старшими. Но я только что помогал перенести в палатку Быструю Стрелу. Это был отец того толстого малыша, который причинил столько хлопот своей матери, крикливой и веселой женщине с круглым, как луна, лицом. Теперь она не кричала и не смеялась а малыш притих в углу типи, прижавшись к своему медвежонку.
У Быстрой Стрелы на спине была рана такая большая, как две сложенные вместе ладони. Пуля попала ему в грудь – Быстрая Стрела не поворачивался к врагу спиной, но, выходя через спину, она вырвала кусок мяса, будто удар медвежьей лапы.
Быстрая Стрела не стонал Глаза его были полузакрыты. Он часто дышал, а по лицу скатывались большие капли пота. Жена беззвучно плакала Глаза толстого малыша блестели, словно у перепуганного зверька…
Перед самым нашим типи я пустился бежать. С радостным криком я бросился на грудь отцу, потом обнял брата Они были утомлены и молчаливы. Тинагет так же молча готовила еду. Говорила только мать. Она говорила о том, как ждали мы их возвращения, как мальчики охотились, а женщины собирали ягоды и грибы. Ее низкий голос звучал, как воркованье голубя. Хотя говорила она о незначительных вещах, я хорошо знал, что за этим скрывается. Но не полагалось ни ей, ни сестре, ни мне задавать какие-либо вопросы о походе, если отец сам ничего не рассказывал. Я чувствовал, как эти невысказанные вопросы просятся матери на язык, как ежеминутно посматривает она то на Тинагет, то на меня, то на Танто, ища помощи, поддержки.
Наконец она решилась.
– Заслужил ли, – спросила она, – заслужил ли Танто того, чтобы и в дальнейшем ходить тропою воинов?
Танто даже не вздрогнул, зато отец удивленно и недовольно посмотрел на мать. У нас в семье было известно, что мать поступает иначе, чем другие женщины племени, настоящие индианки Мы знали также, что некоторых женщин, которые пытались следовать ее примеру, сурово наказывали их мужья. Отец никогда даже голоса не повышал на мать Но все же он не мог сдержать движения тихого гнева перед этим нарушением старых обычаев племени.
Но осмелевшая мать, улыбаясь, повторила вопрос:
– Заслужил ли Танто?..
– Танто, – перебил ее будто бы сурово отец, – Танто заслужил одобрение лучших воинов.
Танто делал вид, будто все это его не касается и его больше интересует кроличья печенка, которую готовила Тинагет. Однако он не мог сдержаться, чтобы не бросить быстрый взгляд на мать и на меня и не поднять гордо голову. А я? Я уже забыл о Быстрой Стреле. И теперь только завидовал брату, завидовал, как никогда в жизни. За то, что отец похвалил его перед женщинами важным и суровым голосом, можно было пойти на все. Даже на страдание. Может быть, и на большее.
Я мечтал, чтобы брат скорее кончил есть: я оттащил бы его тогда в сторону и расспросил бы обо всем. Я был уверен, что похвала отца развяжет ему язык, и я узнаю все о походе. Но я не предвидел одного. Я просто не предвидел, что… отклонится шкура палатки и войдет незваная и непрошеная Тинглит.
А Тинглит действительно вошла. Она была, как мать и Тинагет, празднично одета в платье из тонкой оленьей кожи, расшитое блестящими цветными бусами. В косы она вплела яркие лесные цветы, на лоб надела повязку из белого конского волоса.
И хотя она нарушила все мои планы, хотя по одному взгляду брата я понял, что Танто уже для меня потерян, я не мог на нее сердиться. Я сразу вспомнил Прекрасную, Тинглит была, как молодая весна.
Мой взгляд, должно быть, был слишком уж красноречивым, так как Тинагет не выдержала и фыркнула:
– Сат-Ок, братишка, ты смотришь на Тинглит, как медведь на медовые соты.
Меня охватил стыд и гнев, потому что даже отец громко рассмеялся.
– Сат-Ок, Сат-Ок, – смеялся он, – берегись! К такому меду прилипнуть легко, но оторваться трудно даже воину.
От стыда я забыл о всякой осторожности.
– Мне это не страшно! – крикнул я, показывая на Танто. – Не ко мне приклеится Березовый Листок! Не обо мне расспрашивают красивые девушки!
Взгляды Танто и обеих девушек были остры, как стрелы. Даже мать посмотрела на меня с укором. Невольно я коснулся вещей более серьезных, чем мог предположить. Теперь и Тинглит и Танто пылали румянцем. Отец нахмурился и начал внимательно присматриваться к ним. Наконец он спросил, и голос его звучал сурово и неприятно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64