Протягивая адрес, она впервые взглянула на Карла Рейтера как на мужчину. Он обладал идеальной эсэсовской внешностью: аккуратный овал лица, прямой нос, выразительные синие глаза, красивые тонкие губы. Чёрная форма сидела на его атлетической фигуре безукоризненно, подчёркивая узкие бёдра и широкие плечи.
– Что ж, до завтра.
Едва он скрылся за дверью, Людвиг Брегер быстро приблизился к Герде и вцепился ей в локоть.
– Что это значит? – сурово спросил он, понизив голос до едва слышного. – Почему ты сказала, что свободна завтра?
– А что?
– Мы же собирались отпраздновать мой день рождения.
– Прости, у меня просто вылетело из головы. Не побегу же я за Рейтером отказываться. И вообще… – Она не докончила и отвернулась, недовольно наморщив носик.
– Ты просто сучка! – прошипел Людвиг ей в самое ухо.
На следующее утро Герда Хольман записала в своём дневнике: «6 января 1940 года. Сегодня иду со штандартенфюрером Рейтером на бал в чилийское посольство. Сгораю от любопытства, не терпится узнать, что представляет собой пресловутый высший свет и чем же все эти “благородные господа” отличаются от нас».
Уже за час до приезда Рейтера она была готова и ждала, потягивая чёрный кофе из миниатюрной фарфоровой чашки. Из включённого радиоприёмника, стоявшего в углу комнаты возле серванта, доносился чеканный голос диктора: «Мы, немцы, требуем от самих себя того, чего никто не ожидает – мы хотим большего! Мы хотим всего! Если ныне мы видим молодёжь, с энтузиазмом марширующую под знамёнами, на которых изображена свастика, мы радуемся, что новое поколение не стоит в стороне, как это было вначале, и выражаем надежду, что нынешнее государство вполне открыто для молодёжи. А когда кричим, обращаясь к ней: “Хайль Гитлер!” – мы одновременно славим Ницше, учившего нас чувствовать гордость за свои деяния и не делать ничего с сожалением…»
Услышав рокот подъехавшего «мерседеса», Герда быстро поднялась, огладила тёмно-синее платье с высоко поднятыми плечиками, проверяя, нет ли где неаккуратных складок, бросила беглый взгляд в зеркало, в порядке ли волосы, и твёрдым шагом прошла в коридор.
Как только раздался стук в дверь, она отперла замок.
– Здравствуйте. Вы чудесно выглядите, фройляйн Хольман, – сказал Карл, не успев войти внутрь. На плечах его длинного серого плаща темнели следы нескольких упавших только что дождевых капель. На его голове не было фуражки, и Герда решила, что начальник был одет в штатское, а не в привычную форму.
– Благодарю за комплимент, штандартенфюрер.
– Это не комплимент, а констатация факта.
Он прошёл в комнату и повернулся к Герде. Она стояла в двух шагах от него.
– У вас великолепное тело, фройляйн. – Его голос звучал официально. – Насколько я помню, вам двадцать три года. Вы когда-нибудь рожали?
– Да, два года назад.
– По вашей фигуре не скажешь.
Он оглядел комнату, но не увидел ни малейшего намёка на присутствие малыша.
– Не похоже, что здесь есть ребёнок.
– Он на воспитании у государства. Я родила его в «Лебенсборне».[1]
– В «Лебенсборне»? Похвально. Вы стараетесь всюду внести свою лепту.
– Мне радостно сознавать, что я вношу реальный вклад в развитие Германии, штандартенфюрер! – громко ответила она.
– Ну-ну. – Он небрежно махнул рукой. – Мы с вами не на собрании, Герда. Вы позволите называть вас по имени?
– Разумеется. Буду польщена.
– Скажите, Герда, а гауптшурмфюрер Брегер часто балуется коньяком в рабочее время?
– Случается. Он плохо переносит наши эксперименты. – Она смотрела прямо в глаза Рейтеру.
– Да, – кивнул Карл, – многие наши товарищи страдают недостатком мужества. Все мы воспитаны излишне чувствительными. Надо подумать… Может, ввести официальную норму шнапса для тех, кто участвует в экспериментах такого рода? Знаете, в лагерях, где из числа заключённых производится отбор близнецов для Института расовой гигиены, эсэсовцам выдают в качестве поощрения по сто граммов колбасы и двести пятьдесят граммов шнапса.
– Неужели? – изобразила удивление Герда.
– Значит, вы утверждаете, что Брегер близок к нервному расстройству?
– Я ничего такого не говорила, штандартенфюрер. Я лишь заметила, что руководитель лаборатории нелегко переносит наши эксперименты. Но никаких выводов я не делаю. Людвиг Брегер – честный член партии и предан делу национал-социализма…
– Он ваш любовник? Жених?
– Мы встречаемся иногда.
– У него хорошая внешность. Но характер слабоват, вы не находите? – Рейтер взглянул на часы. – Я освободился раньше, чем предполагал, – сказал он и прошёл в комнату, расстёгивая плащ. – У нас с вами почти час в запасе. Вижу, вы пили кофе. Угостите?
– Сию минуту.
– Обождите.
Карл поманил её пальцем. Она приблизилась, и он взял её за руку.
– Хочу ещё полюбоваться вами. Мне на редкость повезло, что я заполучил такую привлекательную спутницу. Повернитесь-ка кругом.
Она повиновалась. Тяжёлая ткань платья лениво колыхнулась, подол плавно приподнялся и опустился.
На губах Герды застыло подобие улыбки, за которым легко угадывались и удовлетворённое тщеславие, и рабская готовность услужить.
Карл Рейтер придержал женщину ладонью за плечо. Внезапно он оказался вплотную к ней и привлёк её к себе. Она увидела прямо перед собой его синие глаза.
– Я хочу вас, – властно произнёс он. – Надеюсь, вы не сочтёте моё желание неприличным.
– Женщины Германии не вправе отказывать воинам СС. – Улыбка на её лице стала шире, обнажились ровные белые зубы, между раскрывшимися губами блеснула тонкая нить слюны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16