Например: "он оступился и солгал", "он оступился и украл". Потому что человек может одуматься, покаяться. Так и в романе, так и в рассказах - по-христиански относиться к героям, не лишать их шанса на возрождение души... Это мы с мужем сейчас стараемся выполнять, когда пишем, и у самих на душе светлее стало...
Как трудно мне было жить с соседями по коммуналке! Оба - пьяницы. И тоже молитвой спасаться стала: каждый вечер молюсь: "Господи, спаси нас от ссор с соседями!" И - честно: ссор не стало.
Чтение тоже изменилось. Раньше я в "Войне и мире" пропускала главы, где Наташа Ростова говеет (после неудавшегося побега с Анатолем), а нынче, наоборот, читаю их по два раза. Вот Наташа рано утром спешит в церковь, вот она понимает, что говорит батюшка, и думает: "Какое счастье - я понимаю". После она не понимает и думает: "Как хорошо - не понимаю. Не должна же я все понимать". (Цитирую по памяти.) Я вот так же в церкви думаю: когда понимаю - как хорошо, когда не понимаю - как хорошо, не должна я все понимать, кто я такая, чтобы все понимать...
Моя любимая святая - Ксения Петербургская. Я даже стала писать ее маслом. В ало-зеленом (как она всегда ходила: или верх алый, низ зеленый, или наоборот). Пишу - перекрестясь - с таким благоговением, что сама чувствую - это почти не я. А уж когда Богородицу пишу, то...
Один раз решила написать Николая-угодника. Он должен быть строгим. Сделала лицо, поставила сушиться, знакомые приходят - и:
- Ой, Нинка, какого хорошего Солженицына нарисовала! Молодец!
- Это не Солженицын... Это я хотела Николая-угодника...
Беру другую доску, пишу другого Николу, знакомые приходят - и:
- Чего у тебя Марк Захаров в нимбе, а?
- Это не Марк Захаров, это Николай-угодник...
Словом, не выходят у меня картины святых - мужчин. Опять стала писать Ксению, Богородицу, св. Варвару, св. Марину... Бывает, по шестнадцать картин в день пишу, не могу остановиться - настолько это большое счастье. Кричу домашним: остановите меня!
В детстве я мечтала спасти мир от всех болезней - изобрести такое лекарство. А папа болел псориазом, и я часто слышала разговоры о чудесных случайных исцелениях: тот упал в мазут, псориаза как не бывало, другой обжегся, мазал мазью от ожогов - исцелился... Так и я думала: буду пробовать совмещать разные вкусные вещи - изобрету такое универсальное лекарство. И я не ела те шоколадные конфеты, что мне перепадали, пряники, семечки, а все мельчила, смешивала и разносила по "клеткам" (сейчас это называется у детей "штабики"). И надо мной, конечно, смеялись. Но за спиной. То ли хотели вкусненького, то ли такое у меня было важное выражение лица при этом... Так вот, сейчас я тоже разношу по "клеткам" свои картины святых...
Иду на почту, в Союз писателей, в библиотеку, в домоуправление - куда бы я ни шла по своим делам, несу картины в подарок. Может, за спиной и смеются, но потом я смотрю: висят мои святые. Это не иконы, конечно, просто картины святых. Спасителя не пишу, не смею...
Хоронили маму близкого друга, там был один старый приятель по университету. Сейчас - широкоизвестный ученый... Когда я упомянула, что надела на маму перед кончиной крестик, так он весь от гнева задрожал: зачем?! Религия - это, мол, от слабости, это костыль, это глупость, это лень, самому надо трудиться, сейчас столько возможностей. Вот он, например, ведет семинары по психотренингу, зарабатывает столько, что матери квартиру купил, сыну купил... Бога ради, я скорее отхожу, я такие разговоры не поддерживаю. Не скандалю, но и не слушаю. Когда Кальпиди читал на своем вечере про "целку римлянки Марии", я уж свою сумку в руки взяла - хотела выйти, но народу столько - не протиснуться без шума, а с шумом ничего уже не хочу делать... В общем, похоронили мы маму друга, сидим за столом. Мой приятель, который всем квартиры купил, выпил и вдруг стал рассказывать про ужас, который пережил с сыном. Подозревали худшее, нужно было сделать две операции, он нашел лучшего профессора - в общем, сейчас все позади. Опускаю страшные подробности. Но тогда, выслушав их, перекрестившись на том месте, где все закончилось благополучно, я забыла, что для него вера - это "костыль", и говорю: "Надо бы в церковь - свечку хоть поставить после всего этого". - "А я уже жене дал денег - она во всех храмах поставила по свечке!" Вот так: как прижало, так забыл, что вера - это костыль, а как отпустило - снова эти гнусные гордые славословия самому себе. Но, кажется, я уже осуждаю... Не буду.
Иногда собственный муж меня останавливает: "Слушай, ты чего это все время крестишься, как бабушка Катя!" Но, может, лучше, когда я все время крещусь, чем если б все время врала, или все время волновалась и плакала, или... Мои предки крестились, и я крещусь...
Сны и те изменились. Даже во сне помню, что есть рай, что смертью все не кончается! Вот и дети - тоже... Даша видела сон, что нас всех хочет подорвать некий мужик: положил у ног взрывчатку, и - не убежать, не успеем. И я якобы им говорю: "Встретимся в раю!" Но тут Слава взрывчатку ногой тушит, и мы все живы...
Легче стало и бессонницы мои терпеть: лежишь - молишься, а не только "Евгения Онегина" читаешь, как раньше. Молишься-молишься, да и заснешь. Приснится страшный сон - проснешься, перекрестишься, прочтешь молитву, снова засыпаешь...
Смиряться порой трудно, но я придумала это делать письменно: писать люблю, и письменно легче смиряться, честное слово. Пишу: за грехи мои эта нищета, эти боли в почках, заслужила, значит. После иду в аптеку, а у меня гроши в кармане, наверняка знаю, что на них не купить дорогих почечных лекарств. Но! В аптеке лежит палин по четыре семьсот! Хотя он давно уже в шесть раз дороже. Откуда?
1 2 3 4 5 6 7 8