Я с удовольствием вдохнул аромат кофе и снова ощутил прикосновение ее прохладной ладони. Ее широкий рот улыбнулся.
– Может, тебя напоить с ложечки, пока не протрезвеешь?
– Да я в порядке, – отозвался я, растирая ладонями лицо и голову.
Я как можно быстрее выпил кофе, хоть он был обжигающий. Она наполнила мне еще одну чашку, но я извинился, зашел в туалет, отлил, умылся холодной водой и причесался. Вернувшись, я все еще был пьян, но по крайней мере перестал вести себя как зомби.
Должно быть, Лейле показалось, что я в достаточно хорошей форме.
– Позволь мне включить музыку, Бампер, потом мы поговорим.
– Ладно. – Я прикончил вторую чашечку почти так же быстро, как первую, и налил себе третью.
Мягкий голос арабской певицы на секунду заполнил всю комнату, потом Лейла убавила громкость. Это был плачущий заунывный звук, временами почти переходящий в плач, но он добирался до самой души, по крайней мере, так было со мной, и всегда вызывал в воображении храмы в Карнаке и Гизе, улицы Дамаска и еще одну картину. Однажды я видел бедуина, стоявшего на утесе из розового гранита под слепящими лучами солнца и смотревшего на Долину Царей. По его лицу я понял, что хоть он наверняка и неграмотный, но историю знает лучше, чем я когда-либо буду ее знать, и я пообещал себе, что, став стариком, приеду сюда умирать. Правда, если я стану стариком.
– Я все еще люблю старинную музыку, – улыбнулась Лейла, кивнув в сторону стерео. – Большинству людей она не нравится. Если хочешь, я могу включить что-нибудь другое.
– Не надо, не трогай, – ответил я. Лейла посмотрела мне в глаза и, кажется, обрадовалась.
– Мне нужна твоя помощь, Бампер.
– Ладно, какая?
– Я хочу, чтобы ты поговорил обо мне с моим инспектором.
– Так на тебе висит испытательный срок? За что?
– За проституцию. Голливудские детективы в штатском сцапали нас троих в январе. Меня признали виновной и приговорили к испытательному сроку.
– Так о чем же мне надо поговорить?
– Я получила не суммарный испытательный срок, как обещал мой вшивый тысячедолларовый адвокат. Мне достался паршивый судья, и теперь мне два года придется регулярно отмечаться у инспекторши. Мне хочется кое-куда уехать, а для этого требуется разрешение.
– Куда собираешься?
– Туда, где можно родить. Мне хочется куда-нибудь уехать, родить ребенка, оформить его на себя и вернуться.
Я подумал: «Почему я? Почему, черт возьми, я?»
– Бампер, для этого нужен именно ты. Я не хочу, чтобы мои сестры что-либо знали. Ничего, слышишь? Они хотят лишь помогать растить ребенка, и бог свидетель, в этом грязном мире вырастить ребенка достаточно трудно. У меня есть план, и все мое чертово племя лишь тебя одного выслушает, не задавая вопросов. Они тебе полностью верят. Я хочу, чтобы ты сказал Яссеру, Ахмеду и всем остальным, что, по-твоему, мне не следует зарабатывать на жизнь танцами, что у тебя есть друг в Нью-Орлеане, который может предложить мне хорошо оплачиваемую конторскую работу. А потом чтоб повторил то же самое моей инспекторше и убедил ее в том, что это правда. Затем я исчезну на семь или восемь месяцев, вернусь и скажу всем, что мне не понравилась работа или еще что-нибудь. Они, конечно, все разъярятся, но дело будет сделано.
– Так куда, черт возьми, ты собираешься ехать?
– Да какая разница? – пожала она плечами. – В любое место, где можно родить ребенка и вырастить его. В Нью-Орлеан. Куда угодно.
– И ты не собираешься вступить в общество крючников, верно?
– Сделать аборт? – засмеялась она. – Нет. Я считаю, раз ты сделала ошибку, то надо иметь мужество пройти ее последствия до конца. Я не стану прятать ребенка в мусорном баке. Я выросла как арабская женщина, и я не изменюсь.
– Деньги у тебя есть?
– У меня тринадцать тысяч на банковском счету. Я хочу, чтобы ты смог распоряжаться ими от моего имени и проследил, чтобы у девочек хватило денег протянуть лето, пока они будут жить в моей квартире. Если все пройдет нормально, я вернусь к рождеству, и мы устроим вечеринку, где будем только мы с тобой и бутылка лучшего шотландского виски.
– А у тебя хватит денег на жизнь? – спросил я, зная, откуда у нее тринадцать тысяч.
– Хватит, – кивнула она.
– Слушай, черт подери, только мне не ври. Я не стану вмешиваться в эту историю, если тебе придется неизвестно где торговать своей задницей, а в животе у тебя будет брыкаться ребенок.
– Я никогда не стала бы действовать на авось, – ответила она, снова пристально заглядывая мне в глаза. – Клянусь. У меня достаточно денег на другом счету, чтобы прекрасно прожить все то время, что меня не будет. Я покажу тебе свои банковские книжки. Я могу себе позволить родить ребенка в хорошем госпитале. Хоть в отдельной палате, если захочу.
– Уф! – сказал я, поднимаясь. Голова слегка закружилась. Я секунду постоял, прошаркал в другую комнату, плюхнулся на кушетку и растянулся на спине. Я заметил, что красный шланг, отходящий от хрустального с золотом наргиле Лейлы, не свернут в кольца. Эти восточные трубки – наргиле – служат прекрасными украшениями, но никогда правильно не работают, если не заткнуть все лишние отверстия тряпочками, как это сделала Лейла. Я часто курил с Яссером ароматизированный мятой турецкий табак. Лейла курила гашиш. Рядом с наргиле стояла украшенная черно-белой мозаикой коробочка. Крышка была открыта, а коробочка полна гашиша, очень высокосортного и дорогого, так называемого «кожаного» гашиша, спрессованного в темные плоские листки, напоминающие кожаные подошвы ботинок.
Лейла оставила меня одного и принялась убирать с кухонного стола. Какие дурацкие наступили времена!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100