Я начал тянуться вверх, вверх, и неожиданно для себя оказался на краю окна, с удивлением обнаружив, что фуражка все еще на голове, а револьвер на месте. Я взгромоздился на край окна, заляпанный птичьим пометом, над моей головой на перилах пожарной лестницы сидел жирный серый голубь. Он заворковал и посмотрел на меня, раскрыв клюв и гримасничая, словно прикидывая, насколько я опасен.
– Кыш отсюда, мелкий х.., – прошептал я, когда он посадил мне подарочек на плечо. Я замахнулся на него фуражкой, он возмущенно вскрикнул и улетел.
Потом я начал осторожно подтягиваться вперед, перенося большую часть своего веса на край окна, добрался до перил, перелез через них и оказался на первом пролете пожарной лестницы, где мне пришлось минутку отдохнуть, потому что перед глазами у меня все плыло. Я посмотрел на часы и увидел, что женщина из полиции уже должна была начать свою обманную операцию, и поэтому, слабость или не слабость, начал карабкаться по второй железной лестнице.
Она была крутой и длинной, до самого третьего этажа, почти вертикальная, вроде тех, что есть на кораблях, с круглыми железными перилами для рук. Я старался производить как можно меньше шума и делал длинные глубокие вдохи и выдохи. Потом я оказался наверху, радуясь тому, что мне не придется спускаться по крутой лестнице вниз. Если все пройдет хорошо, я выйду через контору. Когда Чарли откроет заднюю дверь, чтобы меня позвать, я уже буду здесь, наблюдая за задней дверью, вместо того чтобы укрываться в переулке. А если услышу, как выламывают дверь, или вообще какой-нибудь шум или действие, то выбью заднюю дверь, и, может быть, именно я первым окажусь внутри и, возможно, сделаю что-нибудь такое, что приведет меня в тюрьму, но в тот момент я чувствовал себя так, что мне казалось, что дело того стоит, потому что двадцать лет не значат абсолютно ничего, если Скалотта и Фишмен смогут носить мою форму, а я переоденусь в тюремную робу с полосатыми накладными карманами и буду валяться на койке в полицейском секторе тюрьмы.
Потом я услышал треск и понял, что фокус не сработал, потому что это был шум выламываемой двери, далеко, где-то внизу, и это означало, что им придется вломиться на первый этаж, пробежать по лестнице на третий и выломать вторую дверь, и тогда я начал выбивать заднюю дверь, но я тогда не знал, что она укреплена железными полосами, а поперек установлен тяжелый брус. Выбить ее было невозможно, но в тот момент я еще не знал, как сильно ее укрепили, и думал, что это обычная дверь, и едва не плакал, пиная ее, потому что оказался не способен даже выбить дверь и решил, что не способен больше вообще ни на что. Но я все пинал и пинал, и в конце концов подобрался к окну слева и вышиб его, поранив ногу. Я выбил остатки стекол руками, потерял фуражку и поранил лоб осколком стекла, ворвался в комнату, вопя и ревя что-то, что – уже не помню, и увидел перепуганную до смерти молодую женщину и маленького трясущегося человека у двери, руки у них были заняты коробочками. Секунду они смотрели на меня, потом женщина начала кричать, а мужчина отошел от двери, повернул вправо и направился к пожарной лестнице, а я шел за ним по пятам. Он отбросил брус, запиравший стальную дверь, и вышел на пожарную лестницу, держа в руках большую картонную коробку, полную карточек и бумаг, но замер на площадке, увидев, какой крутой спуск ему предстоит.
Он крепко вцепился в тяжелую коробку, повернулся спиной к лестнице и явно собрался попробовать спуститься, пятясь, по железным ступеням, но тут я вцепился в него руками, и он вскрикнул, когда два голубя пролетели прямо перед нашими лицами, трепеща и шурша крыльями.
– Отпусти! – крикнул он. Маленькие зеленоватые мешки у него под глазами набухли. – Отпусти, обезьяна!
И тут я просто не знал, что сделать – отпустить его или оттолкнуть. Я честно не знал, как поступить, но в действительности разницы никакой не было, потому что если он будет продолжать от меня отпихиваться и одновременно цепляться за свой ящик, словно в нем золото Мидаса, то я в точности знал, что произойдет, если я внезапно сделаю то, о чем он меня просил.
Поэтому я не уверен точно, отпустил оттолкнул, но, как я уже говорил, результат был бы один и тот же, и в тот момент моей жизни это было единственное действие, имеющее хоть какой-то смысл, единственное, что я мог сделать ради кого-нибудь, имеющее вообще какой-то смысл. Он никогда не наденет мой мундир, никогда – если только я сделаю то, о чем он просит. Мое сердце трепетало, словно голубиные крылья, и я просто отпустил его, уронив кровоточащие руки по бокам.
Он стал падать назад, а вес прижатой к груди коробки заставил его падать вниз головой, громыхая по железной лестнице, словно брошенная якорная цепь. Он завопил, коробка раскрылась, маркеры и бумаги разлетелись и замелькали в воздухе. И весь путь вниз он действительно громыхал, как якорная цепь. Когда он остановился на площадке внизу, я увидел на первой ступеньке лестницы его целехонький зубной протез и валявшиеся рядом с ним внизу разбитые очки. Коробка лежала на нем сверху, и маленького скорченного под ней человека почти не было видно. Секунду он пролежал молча, потом начал всхлипывать, а потом издавать звуки, похожие на голубиное воркование.
– Что случилось, Бампер? – спросил запыхавшийся Чарли, выбегая на площадку пожарной лестницы.
– Захватили все нужные документы, Чарли?
– Бог мой, да что произошло?
– Он упал.
– Он мертв?
– Кажется, нет, Чарли. Слишком уж много шума издает.
– Вызову-ка я скорую, – сказал Чарли. – А ты лучше постой здесь.
– Я так и намеревался сделать, – ответил я и пять минут простоял, прислонившись к перилам, отдыхая и наблюдая за Фишменом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100