Грант явно из-за чего-то нервничал.
– Что случилось? – спросил я, вылезая из машины.
– Демонстрация возле армейского призывного центра.
– Вот как? – отозвался я, поглядев на группу из человек пятнадцати, пикетирующих здание неподалеку.
Призывников входит и выходит много – могут быть беспорядки. Среди пикетчиков есть явные боевики.
– Так что мы будем делать.
– Я вызвал вас только потому, что мне нужен кто-то, кто приглядел бы за ними. Я намерен переговорить с лейтенантом, не вызвать ли спецотряд. Не могли бы вы переключиться на частоту девять и держать меня в курсе дела?
– Послушай, приятель, не слишком ли это для них жирно? Я хочу сказать, спецотряд против шушеры из пятнадцати любителей понюхать цветочки?
– Кто знает, как все может повернуться...
– Ладно, – вздохнул я. – Поторчу здесь.
– Может, не мешало бы подъехать к ним поближе. Остановитесь на противоположной стороне улицы. Чуть ближе, чтобы они вас видели, но не настолько, чтоб попытались спровоцировать.
– Ладно, приятель, – буркнул я. Грант залез в машину и помчался в сторону участка поговорить с лейтенантом Хиллардом – хладнокровным ветераном, который не станет дергаться из-за пятнадцати мирных демонстрантов.
Я влился в транспортный поток, и кто-то в голубом «шевроле» сразу ударил по тормозам, хотя и был в восьмидесяти футах сзади и ехал медленно. На людей нападает какой-то черно-белый мандраж, когда они видят полицейскую машину, и совершают прямо-таки идиотские поступки, стараясь быть сверхосторожными. Я видел, как некоторые настолько сосредоточиваются на одном из аспектов безопасной езды, например, на своевременном включении поворотника, что из-за этого выезжают на красный свет. Вот вам и черно-белый мандраж.
Демонстрантов на противоположной стороне Бродвея я заметил в тот момент, когда двое из них – парень и девушка – начали махать мне руками, чтобы я подъехал поближе. Казалось, они просто топчутся на одном месте, но я решил все-таки приблизиться по нескольким причинам. Во-первых, действительно могло что-нибудь случиться. Во-вторых, если бы я этого не сделал, возникла бы дурацкая ситуация, когда большой злой коп боится поближе подойти к группке демонстрантов. В-третьих, у меня была собственная теория о том, что если в подобных конфронтациях достаточно быстро применяется силовое давление, то никаких беспорядков и не возникает. Пока что мне не доводилось видеть, чтобы быстро применялась реальная сила, так вот, черт побери, подумал я, вот он – мой шанс проверить свою теорию, пока я один, и никаких сержантов поблизости.
Эти парни, по крайней мере несколько из них – двое черных и один белый, бородатый хмырь в грязных штанах из оленьей кожи и с волосами, перетянутыми желтой ленточкой, – мне показались настроенными ввязаться в драку с растолстевшим полицейским средних лет вроде меня, но я про себя решил: если один из них совершит глупость и хоть коснется меня кулаком, то я всажу ему дубинку на три дюйма в пищевод. Остальные пару минут повопят о жестокости полиции и смоются. Вдруг я заметил, что демонстрантов прибыло – их стало двадцать три. Среди них всего пять девушек. Такая орава – сомневаться не приходится – может сделать из меня соус, но я как-то не очень обеспокоился: хоть они и потрясали кулаками, большинство все же выглядело как белые среднего достатка, которые просто играют в революцию. Однако перед тобой несколько профессионалов с голодными глазами, вроде того белого парня с ленточкой на голове, то можно нарваться и на более серьезные дела. Некоторые из них могут завести остальных на потасовку, но пока там был такой один.
Я свернул за угол, чтобы не делать незаконного разворота у них на глазах, потом, уже нарушая правила, развернулся на Олимпик-стрит, поехал обратно и остановился перед демонстрантами. Они не замечали меня и продолжали маршировать, выкрикивая хором: «Нет, нет – не пойдем!», и «... дядю Сэма и тетушку Спиро», и еще несколько грубых фраз, направленных в основном в адрес президента, губернатора и мэра. Если пару лет назад кто-то вопил в общественном месте в присутствии женщин и детей, мы обязаны были приволочь его в каталажку.
– Эй, офицер, я тебя люблю! – крикнула одна из демонстранток, невысокая смазливая блондиночка лет семнадцати, у которой были двухдюймовые накладные ресницы, казавшиеся наклеенными задом наперед, и прямые уложенные волосы до плеч.
– Эй, детка, я тебя тоже люблю! – улыбнулся я в ответ и прислонился к дверце своей машины. Сложив руки на груди, я стал попыхивать сигарой, пока те двое, что махали мне, не решились подойти поближе.
Сначала они пошептались с другой женщиной, а потом невысокая девушка, которая вблизи оказалась женщиной лет тридцати пяти, направилась прямо ко мне. Она была одета, словно подросток, – в короткую желтую мини-юбку. Фиолетовые облегающие рейтузы, старушечьи очки, губы намазаны белой помадой. Ляжки у нее были жирные и мясистые, и поверх наигранной театральной улыбки на меня смотрели самоуверенные холодные глаза. Видно, профессионалка, скорее всего заводила пикетчиков. Иногда женщина, если она чего-то стоит, может сыграть роль детонатора гораздо быстрее, чем мужчина. Эта на вид чего-то стоила: я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, а она в это время поигрывала висящей на шее увесистой пацифистской медалью. «Ты всего лишь толстый безобидный коп, не стоящий моих талантов, – прочел я в ее глазах, – и кроме тебя здесь никого больше нет. Я даже не уверена, хватит ли ума у такой старой сволочи, как ты, чтобы понять, как тебя посадят в лужу.»
Вот что я прочитал в ее глазах и фальшивой улыбочке, но она все молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100