Одним из первых решений Маленкова стало распоряжение прекратить охоту за евреями. Со дня смерти Сталина не прошло и двух недель, как еврейские врачи, якобы участвовавшие в “заговоре”, были выпущены на свободу. Среди них был и Валерий Гордон. Доктор Лидия Тимашук, главный свидетель обвинения, публично призналась в том, что сфабриковала улики в надежде получить повышение.
Морозов переживал приступы бессильной ярости.
Война с евреями закончилась, но на два месяца позже, чем нужно. Если бы только казнь Тони была отложена, она могла бы теперь быть в безопасности. Может быть, ее тоже освободили бы. Каких-нибудь восемь недель, размышлял он, и его семья была бы спасена. Но Тоня умерла, детей он потерял, и их квартира была пуста и тиха, как могила. Каждый вечер, возвращаясь со службы, Морозов открывал бутылку водки и молча пил до тех пор, пока не засыпал прямо за кухонным столом.
В его мрачном существовании после смерти Тони произошла лишь одна перемена к лучшему – он снова был начальником отдела по еврейским делам. Никто не заговаривал с ним о Тоне, словно ее никогда не существовало. Самые близкие друзья неловко поинтересовались судьбой детей, но Морозов, не вдаваясь в подробности, объяснил, что они остались с родственниками. Этот ответ, казалось, устроил знакомых, так как всем было известно, что мать Морозова все еще жила в Шепетовке и что у Тони в Ленинграде был брат.
Никто не беспокоил Морозова, никто не следил за его квартирой, никто не вмешивался в его работу, и он снова почувствовал себя в безопасности. Между тем по коридорам зданий на Лубянке поползли странные слухи о том, что Берия впал в немилость, и что даже свобода и жизнь всесильного министра госбезопасности висят на волоске. Морозов надеялся на чудо, надеялся, что гроза миновала.
Однако это противоречило бы самому устройству отлаженного механизма государственной безопасности. С момента ареста Тони на Морозова навесили ярлык врага, а враг должен был быть уничтожен машиной НКВД вне зависимости оттого, кто стоит у ее руля. Морозов был обречен. В последний раз надежда затеплилась в его сердце в июне, когда Берия был арестован своими же ближайшими сподвижниками и торопливо расстрелян в подвале на Лубянке, как сотни и тысячи его жертв. Вся операция была подготовлена так хитро и проведена так быстро, что помощники и охрана Берии узнали о его аресте, когда он был уже мертв.
Но даже после смерти Берии его бывшие подчиненные продолжали аккуратно исполнять его кровавые приказы. Через месяц после смерти Берии полковник Борис Морозов был арестован. Как раз накануне он навестил в Ленинграде Дмитрия и получил сведения о том, что Алекс, благополучно добравшийся до Вены, был переправлен в Соединенные Штаты. Теперь он жил в Бруклине со своей теткой Ниной Крамер.
Внутренняя коллегия МГБ – даже не трибунал и не суд – лишила Морозова его воинского звания и приговорила к заключению в спецлагере строгого режима в Воркуте. Примерно через год его мать получила официальное уведомление, что ее сын умер. Никаких подробностей не сообщалось.
Варвара Морозова была верующей женщиной. Не думая о строгих коммунистических законах, она пришла в заброшенную православную церковь и поставила у разбитого алтаря свечу за упокой души своего сына.

Глава 4

С первого же школьного дня Алекс понял, что отличается от остальных детей. Войдя в класс, он был поражен, увидев стольких детей одного с ним возраста. Учительницей в школе первой ступени была седовласая дама по имени мисс Мерфи. Она была одета в аккуратное серое платье с крахмальным белым воротничком и сверкающие лакированные туфли черного цвета. Приятным голосом она попросила учеников сесть, а затем велела вставать по очереди, называя свое имя и место своего рождения. Когда пришла очередь Алекса, он встал и сказал:
– Меня зовут Алекс Гордон, я родился в Москве.
И все посмотрели на него с удивлением, даже мисс Мерфи.
После того как все представились, мисс Мерфи стала задавать им разные вопросы для того, чтобы они могли поскорее узнать друг друга. Чаще всего она просила назвать любимую спортивную команду, и многие отвечали:
– “Доджеры”!
Этот ответ неизменно сопровождался хлопками в ладоши и изредка пронзительными криками и свистом. В этом сезоне “Доджеры” наконец-то выиграли кубок чемпионов по бейсболу.
Некоторые, правда, называли “Нью-йоркских янки”, однако аплодисменты в этих случаях были робкими. Когда подошел черед Алекса, он назвал московское “Динамо”, о котором читал в русском журнале.
В классе на мгновение установилась тишина. Дети вопросительно смотрели на него, а одна маленькая девочка со смешными тоненькими косичками громко переспросила:
– Что он сказал?
Сидевший позади нее вихрастый мальчишка воздел руки кверху в комическом отчаянии, и все засмеялись.
– Кто это такие? – спросил он, хихикнув. – Никогда не слыхал.
Мисс Мерфи тоже выглядела озадаченной.
– А где это – Москва? – спросила другая девочка.
– Это в Нью-Джерси, – со знанием дела ответил ей сосед, мальчишка с прилизанными редкими волосами.
– А во что они играют? – спросила мисс Мерфи, желая подбодрить Алекса. – В бейсбол или в американский футбол?
– В простой футбол, соккер, – ответил Алекс и сел под удивленными и озадаченными взглядами большинства.
В первый день это были единственные трудности, однако следующим утром, еще до начала занятий, трое мальчишек преградили ему дорогу. Один из них был большим и сильным, с выдающимся вперед подбородком и маленькими глазками. Алекс помнил, что его зовут Ральф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195