– Тогда возьмите Зому. Ее можно случить с человекообразной обезьяной. Говорят, что от такой гм… случки дикарки беременеют. А впрочем… Наука еще не сказала последнего слова… Зому мы отдадим дешевле, пожалуй, за двести. Вы сами понимаете: дикаря куда легче купить на любом дальнем острове, чем возиться с поимкой человекообразной обезьяны в тропических лесах…
Улисс с удивлением взглянул на директора и, не попрощавшись, покинул институт.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Эли долго не приходила, и Улисс уже начал волноваться. Она обещала прийти в семь. Уже восемь, а ее все нет. Эли никогда не опаздывала. Что могло случиться? Улисс позвонил на квартиру Милоти, но никто не подошел к телефону.
Половина девятого. Улисс так ожидал звонка, что порой ему чудилось, будто позвонили, и он бежал отворять дверь. Но никого не было.
Наконец в двадцать пять минут десятого Эли пришла. Она, видно, спешила.
– Простите, Улисс, что я опоздала, – сказала она, с трудом переводя дыхание. – Мне пришлось задержаться.
– Я беспокоился. Вы мне так нужны были… Особенно сегодня.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного…
Улисс помог Эли снять пальто и, усадив ее на диван, сел рядом.
– Что же вас задержало? Вы так аккуратны всегда, я очень волновался.
Словно тень пробежала по лицу Эли и согнала радость, озарявшую ее лицо всегда, когда она была рядом с Улиссом. Она встряхнула головой, будто прогоняя мрачную мысль, и сказала бодро:
– Об этом потом, не к спеху… Расскажите лучше, что слышно у вас. Вам удалось купить обезьяну?
– Нет, Эли. За обезьяну просили такие деньги, что об этом придется пока забыть.
– Сколько же?
– Семьсот бульгенов. А ведь нужно купить не одну обезьяну. Хотя бы три, на первый случай. Это две тысячи сто…
– Много как! – вырвалось у Эли, но, взглянув на печальное лицо Улисса, она задумалась. У нее имелось на счету десять тысяч бульгенов. Обезьян можно было бы приобрести. Оставшихся денег хватит на год. Ну, а дальше что? Если бы она работала. Но ее уволили… Надо же было этому случиться именно сегодня. Кто знает, когда теперь найдешь работу?
Эли недвусмысленно дали понять, что ее увольняют из театра по настоянию Чёрча. Совершенно ясно, что он не даст ей устроиться ни в одном театре, пока Хент не согласится провести новые опыты на детях… Нельзя Улиссу говорить, что ее уволили. У него и без того много неприятностей. Ему труднее…
– Не беспокойтесь, Улисс, – сказала она ободряюще. – У меня есть деньги, мы купим обезьян.
– Ну что вы, я ни в коем случае не допущу этого. Вы и так уже потратили много на мои опыты. А я не сумел даже возвратить вам долг, когда имел возможность. Нелепо как-то получилось. Сразу не догадался сделать это, а потом… – Он густо покраснел. – А теперь уже не могу.
– Пусть это вас нисколько не беспокоит. У меня пока деньги есть. А со временем, когда у вас будут, вы мне возвратите. Я вас очень прошу, позвольте мне сделать это.
Улисс поцеловал руку Эли и тихо сказал:
– Спасибо, Эли. Какая вы славная! Я так волновался. Все казалось мне безнадежным. А сейчас, сейчас будто ничего плохого и не случилось. И не было этого кошмара с женщиной.
– С какой женщиной? – встревоженно спросила Эли.
– Ах, да, я же вам не рассказал самого главного, – спохватился Улисс. – Там, в институте рас и народов, в одной клетке с обезьяной содержат женщину.
– Что вы говорите? Какую женщину?
– С Великоокеанских островов. У нее на днях ребенок умер.
И он рассказал о своем посещении института.
Эли сидела молча, но Улисс видел, что ее трясет озноб. Он обнял девушку.
– Меня это самого потрясло, – сказал он. – Цель института – доказывать, что люди цветной расы не отличаются от обезьян.
– Почему люди так зачерствели? – с отчаянием прошептала Эли. – Неужели им недоступны человеческие чувства? Можно ли разрешать людям рожать детей для мук в этом мире подлости, человеконенавистничества?
– Это вы уже чересчур, Эли. Мало ли на свете хорошего! И надо, конечно, иметь детей, здоровых, талантливых, которые могли бы выстоять в этом мире зла.
Они сидели молча. Эли чувствовала на себе руку Улисса и не шевелилась. Она даже закрыла глаза, чтобы ничто не мешало ощущению счастья, охватившего всю ее от этого робкого объятия.
– У себя на родине, – сказал Улисс, – эта женщина была прислужницей у царька. Царек продал ее, потому что она вышла замуж за юношу из другого племени. Это так дико и нелепо! Но я подумал, наши законы о семье, браке, разводе так же дики и нелепы, если не хуже. Ханжеские законы! Государство и церковь нисколько не возражают против того, что на улицах городов широко раскрыты двери притонов и кабарэ для разврата. А когда человек хочет жить так, как ему подсказывают сердце, честь, совесть, на арену выступают карающие законы государства.
Они посидели молча некоторое время.
– Мне так жаль эту женщину, – вздохнул Хент. – Она, наверное, любила, была счастлива, а сейчас обречена на муки… Они ее оценивают дешевле обезьяны. Когда я сказал, что не могу уплатить семьсот за обезьяну, директор предложил мне эту женщину за двести бульгенов.
Эли вздрогнула.
– Улисс, давайте выкупим ее, – сказала она. – Разве можно допустить, чтобы из-за каких-нибудь двух­сот шелковых тряпочек человек сидел в клетке?
– Но что мы будем с ней делать? Если ее выпустят, она затеряется и погибнет в этом огромном городе.
– Пусть пока живет у меня или у вас. Вам все равно нужно нанимать служанку. Она будет вам помогать, а потом решит сама, что ей делать.
– Какое у вас благородное сердце! – воскликнул Улисс. Он с восхищением глядел на Эли. – Милая, хорошая. Каким счастливым будет тот, кого вы полюбите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32