А может, и прежний казался ярким только на полустанке. Как узнать, когда полжизни прошло, а спросить некого.
А дальше что было? А дальше было вот что…

…Они прибыли в Москву ранним утром и на вокзале распрощались. Вообще-то не на вокзале, а на Страстном бульваре. Когда они на вокзале прощались, Санька спросил её, а где она-то в Москве будет жить? И выяснилось, что у брата своего, который живёт недалеко от Страстного бульвара. Опять совпадение — прямо чудеса. Ну, они распрощались на вокзале в третий раз, а потом Санька говорит:
— Господи, глупости какие, давай я тебя подвезу хотя бы до Страстного бульвара?
А она говорит:
— Хорошо, подвезите меня до Страстного бульвара.
— Ты, наверное, и забыла, как туда ехать?
— Ага. Я забыла, как туда ехать.
Ну, взял, конечно, такси, подвёз, и глупо как-то расставаться, всё-таки сутки вместе в поезде ехали, в тамбуре стояли, а ребята им еду носили, а потом она спала на третьей полке, откуда барахло скинули, и опять они в тамбуре стояли. Все думали, что всё, закрутились!.. А у них ничего не было, только такой страх был у него за неё, даже неизвестно, почему он так за неё испугался. Что вы! Даже не поцеловались ни разу. Просто пейзажи смотрели в опущенное окно: жёлтые одуванчики и пёстрые коровы. Проводнику денег дали, чтобы не вякал, ну а в Москве родня должна заступиться, что без вызова приехала — тогда сложно было с вызовом эвакуированных, но ведь она дочь фронтовика, не так ли?
Высадил её у Страстного бульвара — где теперь кинотеатр «Россия» построен давно уже, а тогда его и в помине не было, и Пушкин на другой стороне стоял — на Тверском бульваре.
— Ну, до свидания.
— До свидания. Спасибо за всё.
— А за что?
— Ну так, за всё.
— А хочешь, я тебя с матерью познакомлю?
— Нет, зачем же.
— А что такого?
— Она нехорошо подумает.
— Дура ты.
— Сами вы…
— Ну извини… Ну до свидания. Адрес-то дашь свой?
— Я не помню, я глазами помню, как пройти…
— Тебя проводить?
— Нет, спасибо. За всё.
— Ну до свидания.
— До свидания.
— Младший лейтенант, поехали, некогда! — крикнул шофёр.
В машине Санька всё оглядывался и смотрел, как она усаживается на скамью. Плотно усаживается, с ногами.
— Ну-ка останови машину! — сказал Жигулин. — Вылезу.

Конечно, он правильно догадался. Никого у неё в Москве не было, всё она наврала. А кто был — все умерли: мама, отец. Ему стало душно и холодно, когда представил себе, что было бы, если бы не догадался, а она одна здесь сидит и ждёт, что будет дальше.
— Совести у тебя нет, — сказал он.
— Есть, — сказала она.
Она хлюпала носом и отставала от него на полшага.
— Мать у меня отличная женщина! — сказал он. — Будешь у неё пока жить.
— Домработницей?
— А я почём знаю, как сговоритесь, так и будете. А потом на работу поступишь, и всё утрясётся, я думаю, университет будут строить новый, вообще много будут строить, работа найдётся… Нос вытри. Сейчас придём.
— А что вы матери скажете?
— Правду.
…Вот так всё было. А дальше и вспоминать не стоит. Ах, Валя-Валентина, зачем я только на это совещание ездила, кого я там хотела увидеть? Толю беззубого? Господи, помереть со смеху: взрывник, а бормашины боится. А Жигулин? Где он, Жигулин? Сидит облезлый дядечка и тупо смотрит на оратора. Один раз я его взгляд перехватила, он обернулся да и то поглядел не в глаза, а на коленки. Всё Мызин, старый чёрт; иди, иди, поглядишь на него там и решишь, может, заново познакомишься.
Она и не заметила, как подошла к своему подъезду. Она теперь вообще жила немножко как бы во сне. Только чудной это был сон.
В подъезде её перехватила женщина со второго этажа и старуха из другого дома.
— Валентина Михайловна, что делать? С дочкой хуже… Депрессия, Валентина Михайловна…
Ну ясно, вот и дом родной.
— Лечить надо.
— Все лекарства перепробовали… У мужа друг едет в Японию, в командировку, может, там что есть? Вы скажите, за любые деньги достанем…
— Деньги ни при чём.
— Как ни при чём? Гибнет девчонка, мы уж думали, поправилась, и на вот — депрессия…
— Есть одно лекарство, — сказала Валентина Михайловна, — да вы не согласитесь.
— Господи, что угодно!
— Ну смотрите!
— Валентина Михайловна! — воскликнула женщина и осеклась. — А что, очень опасное лекарство?
— Совершенно безвредное. Сейчас принесу.
Она стала подниматься к себе.
Господи, погода какая! Прямо июнь, а не май. И зеленью пахнет до одурения. Вот поэтому и пошла на семинар, что зелень до одурения. А так никакой бы Мызин не убедил.
— Ты слушай её, слушай! — сказала старуха. — Если она дочь не подымет, никто не подымет.
— Это почему? — спросила женщина.
В ней снова проснулось недоверие. Но это естественно. Пока доктор стоит рядом, кажется, что он один такой на свете, а как отошёл, думаешь: а вдруг есть совсем хороший доктор? Дочка-то одна, а докторов вон сколько. Как узнать, который спаситель?

…Валя и Санька шли по утреннему, весеннему московскому послевоенному Страстному бульвару. Тишина. Одуряющий запах листвы, одуряющий запах весны, крик воробьёв, и только их шаги — он в сапогах начищенных топает, она в туфлях с перемычкой и в жакете — на станции у тётки купили, перед самой Москвой, больше Валя не взяла — хотели ещё чемодан и плащ.
А листва, листва! Так бы навеки, правда?
— Надоест, — сказал он.
— А? — спросила она.
—
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10