Если бы я не пошел за едой и не сделал крюк в Академию, ничто бы не сдвинулось с места.
Дорогой дядя!
Снова било солнце, когда я шел по коридору Академии.
Так уж сложилась моя жизнь, что в науке, описанной в книжках, я сталкивался с интересными людьми, а в научной жизни я с ними почти не сталкивался. Они мне казались какими-то замороченными, что ли. Я, правда, не сталкивался с академиками, меня дальше кандидатов не пускали. Но у меня впечатление, что и их тоже не пускали. Поэтому я пишу только о кандидатах, а Олимпа не касаюсь. Потому что благостного дождя, тем более, золотого, я не жду. Я не красавица Даная, тем более, голая, я — скромно и безвкусно одетый мужчина, и молнии с Олимпа мне ни к чему. Еще и еще подчеркиваю — речь о кандидатах. Локально.
Они теперь делали великое дело. Они, наконец, объединяли людей здравого смысла. Но, дорогой дядя, мне казалось, что одного здравого смысла против Апокалипсиса было уже мало. Против стихии нужна была стихия. Против злобы — только хохот. Хватит! Наплакались.
Но может ли человек в страхе, в ненависти хохотать? Может. Человек все может. Популярность моя к тому времени возросла, правда, не так, как мне мечталось. Я к этому времени почти закончил поэму, которая начиналась так:
«Прости меня, ученый мир,
За то, что ты мне стал не мил.
И я прощу ученый мир
За то, что он мне стал не мил».
А кончалась:
«Грузовики промчались мимо,
Лениво хлопнули борта,
И вновь судьба невычислима,
И вновь не видно ни черта».
Фактически поэма была готова, я только не знал, чем заполнить середину. Я прочел поэму кандидатам, но она не произвела впечатления.
- Бессодержательно, — сказали мне, — и так далее. Но я не согласился:
- Вы путаете содержание и содержимое. Содержимое в бутылке, а содержание — в каждом слове.
Они сказали:
- Слово — это знак. Его структура и так далее. Я говорю:
- Слово — не знак, а концентрат опыта. Каждая буква — это остаток другого слова. Буква А - это остаток от «алеф», бык, и так далее.
- Опять вы со своими выдумками.
- Я на них живу, — говорю, — как и вы.
- Мы заняты реальной жизнью… Наука в век научно-технического прогресса и так далее.
- Погодите, — говорю. — А зачем она, наука? В самом общем виде? Они разозлились и сказали:
- Люди хотят счастья! Но для этого его нужно хотя бы научно определить!
- Уже сделано, — говорю. — В словаре у Даля. Народный опыт утверждает: «Счастье — это желанная неожиданность». Понимаете? Неожиданность. Значит, заранее неопределимое, оно приходит, откуда и не ждешь. Счастье — это подарок, это сюрприз.
- Опять вы со своими выдумками. Разговор пошел по кругу, и я сказал:
- Давайте перенесем разговор. Вы не готовы.
- Вы не готовы.
- Нет, вы.
И я снова шел ловить нужных собеседников.
Мне казалось, в целом они дозрели. Апокалипсис все же! Но они не хотели, чтобы на них сваливалась неожиданность, даже желанная, если она не из той программы, которая заправлена в их компьютеры.
Нужные мне люди всегда уклонялись, и я ловил их в коридорах, в буфетах, на вечерах отдыха, за 10 минут до симпозиума и в других местах. Дело стоило того. Не до самолюбия.
И теперь я нашел их перед дверью конференц-зала. Они торопились.
- Все же как вы относитесь к хохоту? — спросил я.
- Знаете… Сейчас не до хохота…
Я опять десять минут растолковывал свою идею. Меня не прерывали.
- Что вы предлагаете? Политические карикатуры?
- А они смешные? — спрашиваю. Промолчали.
- Они злят противника, а надо, чтоб над ним смеялись не только наши сторонники, а все.
- У нас симпозиум, — мягко напомнили мне.
Я вытащил фотографию греческой вазы. На ней было, как мускулистый древний грек блюет. И надпись — «Последствия симпозия». Лингвист перевел. Остальные заржали, но опомнились.
- Неубедительно, — сказали они, — есть темы, над которыми не посмеешься.
- Например?
- Например, смерть.
Тогда я рассказал им древнюю буцефаловскую байку, как одна старуха рассказывает другой о смерти своего мужа:
- Тяжело помирал-то? — спрашивает соседка.
- Легко, Петровна… Лежал на диване тихий, светлый… Потом дро-о-о-бненько так пукнул - и умер.
На этот раз они взяли себя в руки и не дрогнули. Но байку записали. Потом один сказал:
- Смех — это обоюдоострое оружие…
- Бомба тоже, — говорю. — Однако она у нас есть.
- Но мы предлагаем отказаться от нее.
- Кому? Барыгам? — говорю. — Она чересчур доходная… Уговорами не возьмешь. Я же не зову отменять ваши методы, я предлагаю к ним добавить свои. Против Апокалипсиса все способы хороши… А хохот — это внезапное избавление от престижа.
Этого они, увы, боялись больше всего. Больше жен и больше смерти. Теоретической, конечно.
Они хмуро переглянулись.
- Конкретно, что вы предлагаете?
- Я предлагаю, — говорю, — спасти мир хохотом.
На меня смотрели скучно и пристально. Потом сказали:
- Извините… У нас симпозиум. И я ушел.
Я разозлился. Нет, это мне нравится! Им не всякое спасение годится! Какие гурманы! Номер не прошел. Моя универсальная дурацкая идея ни у кого из них не укладывалась. В перерыве заседания они меня разыскали…
- И юмор у вас грязный…
- Он не грязный, — говорю. — Он детский, поросячий. Смерть из-за золота еще грязней, тем более, всеобщая. Главное, найти «уголок» проблемы.
- А в чем вы его видите?
- Тысячелетняя машина драмы ломается. Уже пора над ней смеяться.
А сам думаю: чегой-то они такие добренькие, слушают меня… И мне рассказали: кто-то предложил заседающим работать активнее — иначе наш симпозиум превратится в древнегреческий. И рассказал про вазу с надписью. Пришлось сделать перерыв. Моя универсально-дурацкая идея начала свой путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105