Дядя Вася стал защищать эту картину, Как только что защищал коменданта.Я тоже был почему-то на стороне коменданта и картины «Затмение», хотя я ее и не видел. И я подумал, что, судя по тому как мама нападала на коменданта и на кинокартину, между картиной и комендантом была какая-то не совсем понятная для меня связь. 5 Новый кооперативный дом оказался очень далеко от той школы, где я раньше учился, и мне пришлось поступить в другую.Моим соседом по парте был Мишка Авдеев. Он тоже жил в нашем кооперативном доме и был сыном электромонтера, к которому мы с мамой много раз поднимались, но никогда не могли застать дома.Мишка спросил меня:– А ты знаешь, кто с нами рядом живет.– Кто?– Левитан.– Так это ведь не тот, – возразил я.– В том-то и дело, что тот, – сказал Мишка зловещим голосом.– Тот давно умер, – сказал я.– Знаю.– А раз знаешь, зачем же говоришь?– А что же мне, молчать, что ли? Разве я виноват, что он рядом с нами живет? Я не напрашивался к нему в соседи, и мой отец тоже.– Левитан жил в девятнадцатом веке, а ты живешь сейчас. Вы не можете быть соседями, – возразил я.– Вот оно что! Мы не можем! – обиделся Мишка. – Мы не можем, а ты можешь?– Я тоже не могу.– Ну и черт с тобой, – сказал Мишка. – Ты недостоин жить рядом с великим человеком.– Во-первых, он не великий.– Это Левитан не великий? А кто же тогда великий?Мишкины слова меня огорчили и заставили задуматься. Может, я действительно недостоин жить рядом с великими и знаменитыми людьми? Но потом я решил:это не Левитан. Красивый старик тоже выдавал себя за Коперника и Дюма-сына. А кем оказался? Бывшим волшебником, но не настоящим, а только исполнявшим эту роль на сцене.Возможно, что этот Мишкин сосед повесил дощечку, что он Левитан, чтобы его никто не беспокоил, особенно школьники, которые приходят собирать утиль и бумагу. От этих школьников просто не было отбоя. Они все время звонили или стучали, требуя бумагу. А я думаю, дело не в бумаге, – им просто понравилось кататься на лифте с первого до двенадцатого этажа. И какой-нибудь угрюмый, не желавший, чтобы ему мешали, человек повесил объявление, что он Левитан. И действительно, кто отважится звонить к знаменитому человеку?Когда я сказал об этом Мишке Авдееву, он рассмеялся:– Наоборот, к Левитану каждый захочет позвонить. чтобы узнать, действительно ли он тот самый художник-Особенно если есть такой удобный предлог, как сбор бумаги и утиля.– И звонят?– Еще как! В день по десять раз.– А он?– Он ничего. Добрый. Приветливый. Никого не ругает, хотя, наверно, устал открывать и закрывать дверь.– А чем он занимается?– Чем? – хмыкнул Мишка. – Старинные картины реставрирует для музеев. Иногда делает и копии. Я видел одну – не отличишь.Меня немножко смутили слова Авдеева. Раз делает копии, значит, уже не Левитан. Да и вообще копии – это картины, которые что-то услышали и повторяют, как попугай, не понимая того, что они заучили. Это мне дядя Вася сказал на Невском в антикварном магазине, где на стенах висят картины в шикарных золотых рамах. Дядя Вася сказал, что хотя эти картины и дорого оценены, но им грош цена, потому что они копии.Я тогда еще не совсем понимал, что такое копия и почему она ценится гораздо меньше, чем оригинал, если она сделана добросовестно, точно и ничуть не хуже оригинала. Но дядя Вася спросил:– Как по-твоему, попугай – добросовестная птица?– Вполне, – ответил я.– Так и копия. Она может быть добросовестнее оригинала. А что толку?Я, разумеется, все понял. И с тех пор, приходя в чужую квартиру и видя на стене картину, я всегда спрашиваю – копия это или оригинал. И я оцениваю ее уже смотря по ответу. Раз копия, значит, это не картина, а попугай.Но несмотря на то что живший рядом с Мишкой художник писал копии, мне все-таки хотелось с ним познакомиться. Правда, знакомство пришлось немножко отложить. Произошел один довольно досадный случай, который меня огорчил. На стене в столовой, где висел портрет композитора Рубинштейна, мама обнаружила трещину и вызвала по телефону коменданта.Комендант сразу же пришел, вежливо и величаво поздоровался с нами. Мама провела его в столовую и показала трещину на стене, там, где висел портрет.Комендант стал рассматривать портрет композитора Рубинштейна, а потом сказал мне и моей маме очень приятным, интеллигентным голосом о том, что любит музыку и имеет постоянный абонемент в филармонию.Мама выслушала эти красивые, интеллигентные слова, а потом снова напомнила о трещине и даже показала на нее пальцем.Комендант улыбнулся понимающей и очень печальной улыбкой, потом взглянул, но не на трещину, а снова на портрет и сказал, что он пришлет мастера с цементом и стене вернется ее прежний вид.– Ну что ж, – сказала мама, – ждали вас, теперь подождем мастера.Величавый старик поклонился и достал иэ кармана кожаную штучку, а затем протянул мне и моей маме по визитной карточке.Мы посмотрели оба на карточки, и мама прочла вслух:– Леонид Андреев. Писатель. Она очень рассердилась, порвала карточку и стала стыдить старика:– Никакой вы не Андреев, а тем более не Дюма-сын. Вы просто самозванец, и вас когда-нибудь привлекут к уголовной ответственности.Старик улыбнулся и сочувственно посмотрел на мок» маму. Он смотрел на нее с таким видом, словно знал то, чего она не знала и никогда не узнает. Возможно. он знал, что один и тот же человек может быть Коперником, Дюма-сыном, Леонидом Андреевым и простым комендантом в новом кооперативном доме. Может, он открыл эту закономерность, оказавшуюся пока не известной никому из ученых, а тем более моей маме, которая была домашней хозяйкой.Эта мысль пришла мне в голову, когда я смотрел на спокойное и улыбающееся лицо этого удивительного человека, резко отличавшегося от всех людей, каких я знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15