Я взглянула в зеркало на свою еще стройную фигуру, сияющую физиономию и, что-то напевая, скользнула в шикарный халат, присланный дочерью из Парижа. Затем присела у туалетного столика, вытащила бесчисленное множество баночек с магическими кремами и начала священнодействие. Льюиса я увидела в зеркале. Он без стука вошел в спальню – меня это удивило, но не особенно рассердило, учитывая, как я уже отметила, мое прекрасное настроение, – и сел на ковер возле меня. С одним глазом я уже покончила, со вторым – нет, выглядела наверняка глупо, поэтому продолжила устранение асимметрии.
– Где ты собираешься обедать? – спросил Льюис.
– У Чейзена. Это в Лос-Анджелесе, единственный ресторан, который тебе стоит посетить. Скоро ты появишься там как звезда.
– Не говори ерунды, – он говорил грубо и раздраженно. На мгновение я оторвалась от дела, моя рука с кисточкой для теней замерла в воздухе:
– Я не говорю ерунду. Это очаровательное место.
Льюис не ответил. Как обычно, он смотрел в окно. Я покончила с глазом, но, к моему удивлению, не решалась накрасить губы в его присутствии. Мне казалось, что это так же неприлично, как раздеться перед ребенком. Я пошла в ванную, тщательно подвела губы а-ля Кроуфорд и надела вечернее голубое платье, мое самое любимое. Возникли трудности с молнией, и я полностью забыла о Льюисе, из-за чего, входя в спальню, чуть не наступила на него, все еще сидящего на ковре. Он вскочил на ноги и уставился на меня. Довольная собой, я мило ему улыбнулась:
– Что ты обо мне думаешь?
– Ты мне больше нравишься в наряде садовника.
Я засмеялась и пошла к двери: пора готовить коктейли. Но Льюис схватил меня за руку:
– А я что буду делать?
– Делай, что хочешь, – ответила я в изумлении. – Есть телевизор, копченая семга в холодильнике. Или, если хочешь, можешь взять мою машину…
Он все еще держал меня за руку, лицо его закаменело. Он смотрел на меня пустым взором, и я узнала этот самый взгляд, что поразил меня в студии, взгляд пришельца на Земле. Я попыталась высвободить руку, а когда это не удалось, подумала с надеждой, что скоро приедет Пол.
– Разреши мне пройти, Льюис. Я опаздываю, – я говорила тихо, будто боясь разбудить его. На лбу и вокруг рта Льюиса появились капельки пота, я подумала, уж не болен ли он.
В этот момент он будто увидел меня, очнулся и отпустил мою руку.
– Твое ожерелье плохо застегнуто. – Его руки легко обвились вокруг моей шеи, замочек нитки жемчуга щелкнул. Потом он отступил на шаг, и я вышла из комнаты. Все это длилось не более секунды, но я почувствовала, что крошечная капелька пота скатилась по спине. Не от возбуждения, вызванного прикосновением к шее рук мужчины. Это-то чувство я знала прекрасно.
Пол прибыл вовремя, был мил с Льюисом, несколько снисходительным, но очаровательным, и мы втроем выпили по коктейлю. Мой оптимизм быстро восстановился. Уезжая, я помахала рукой Льюису, стоявшему неподвижно в дверном проеме: высокий, стройный силуэт, красивый, слишком красивый.
Вечер прошел, как я и ожидала. Я повидала массу друзей, часа два протанцевала с Полом, и мы приехали к нему на квартиру. Я снова испытала прелесть табачного запаха, тяжести мужского тела и любовных слов, нашептываемых в темноте. Пол был настоящий мужчина, очень нежный, сказал, что любит меня, и попросил выйти за него замуж. Я, естественно, согласилась, так как, получая удовольствие, готова согласиться на что угодно.
В шесть утра я заставила Пола отвезти меня домой.
Льюис затворил на ночь окно, и только утренний ветерок шелестел высокими сорняками в моем саду.

VII

Прошел месяц. Льюис начал работать – второстепенная роль в сентиментальном цветном вестерне. Тем не менее, когда однажды вечером нам показали снятые куски, Льюис настолько приковал к себе внимание, что о нем начали говорить. Он же, казалось, отнесся ко всей этой суете без всякого интереса, не произнося ни слова, слонялся по студии сколько мог, сидел в моем кабинете, выслушивал похвалы Кэнди, или дремал среди старых голливудских декораций, отдавая предпочтение сделанным для вестернов, тем, что никогда не разбирались: целым деревням с балконами и деревянными лестницами, фасадами, за которыми ничего не было, – пустым, трогательным и отвратительным одновременно. Льюис часами бродил по фальшивым улицам, часто сидел на ступеньках с сигаретой во рту. В конце дня я отвозила его домой. По вечерам он нередко оставался один, хотя я неоднократно советовала ему найти себе компанию. Пол жаждал как можно скорее предстать перед священником, и требовалась вся моя дипломатия, чтобы сдерживать его. Все 'считали, что я разделяю объятия двух мужчин, изображая сирену, и от этого я чувствовала себя помолодевшей. Но где-то в глубине души накапливалось и раздражение.
Так продолжалось около трех недель. Надо ли говорить, как прекрасна жизнь, когда ее любишь! Чудесные дни, волнующие ночи, головокружение от алкоголя и удовольствия, нежные прикосновения, возбуждение, невероятное счастье просыпаться живой, чувствуя, что впереди бездна времени, целый гигантский день, до того как снова заснуть, коснувшись подушки. Я никогда не смогу полностью отблагодарить небеса, Бога или мою мать за свое появление на свет. Все было моим: свежесть простыней или их влажность, плечо любовника, касающееся моего, или мое одиночестве, серый или голубой океан, прекрасная, гладкая дорога к студии, музыка, льющаяся из приемника… и умоляющий взгляд Льюиса. Камень преткновения. Я начинала чувствовать себя виноватой. Каждый вечер у меня возникало такое чувство, что я бросаю его. Когда я подъезжала к съемочной площадке, где он работал, когда, захлопнув дверцу автомашины, направлялась к нему изящной походкой, надеюсь, уверенной в себе женщины, я видела, что он издерган, печален.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25