Я мог бы убедить вас со мной согласиться. Но даже если бы вы захотели, это была бы плохая мысль. Вблизи у меня не получается. Я хам и не знаю, когда это начинается и откуда приходит. Надо двигаться дальше. Номера в этом отёле хороши – никто не знает, где я. Я не хотел бы делать вам больно, но знаю, что сделаю. Когда остановиться, я тоже не знаю, – так происходит постоянно. Мне лучше всего держаться дороги. Счастье душит меня. Что бы я ни сказал, вы отшатнётесь. Я могу кашлять и выхаркивать тысячи миль чёрного дорожного полотна. Сплошные вонючие мужские туалеты, планета смрада. Я не хочу вас отталкивать. Раньше я мог всё это обрулить и достучаться до вас. Но теперь я еду на долгие гастроли, на короткие гастроли, зимой, летом, автобусом, поездом, самолётом. Движение – это болезнь. Дивная чума. Лихорадка, сжигающая мои сны.

18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожидании вылета. Снаружи на улице – перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда – hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вечером был на автобане. Ночь ясная, звёзды, сосны. Движение – это всё. Я подсел. Эти дальнобойщики, жёсткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь моё место.

5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно обломков и печали, по радио меняется старая музыка. Мои руки пахнут бензином. Женщина в забегаловке сказала, что все служащие или анонимные алкоголики, или анонимные наркоманы, или просто «торчки». Сколько раз уже на этой дороге? Станция за станцией, до изнеможения. Давай быстрее и дальше, чтобы не было времени оглядываться. Чтобы не видеть, как от тебя отпадают и разбиваются кусочки. Трескучий голос по телефону усиливает расстояние. Ухом к трубке, чтобы лишь наполовину слышать голос из другого мира. Мира, не подсевшего на движение. Пролетают мили, разглядываешь трещины у себя на руках. Дышишь бензином, всё глубже проваливаешься в себя. Сегодня вечером по FM был Рой Орбисон. «О, красотка» больше ничего не значит для меня. Она кончилась за пятьдесят тысяч миль отсюда. Стоянка грузовиков возле реки с красивым индейским названием. Мужик внутри чинит рации и рассказывает анекдоты собравшимся водителям, а те наблюдают, как он работает за своим складным столиком. Кантри-музыка, чёрствые фонари, сухой воздух. После – на летящей дороге, отчаянной смертельной артерии. Я смотрю, как мимо с грохотом проносятся «Рыцари Дороги». Вознеслись в своих безумных кабинках, отгородились стеклом и металлом. Окутаны дохлыми насекомыми и птичьей кровью. Я вижу хвостовые огни уезжающего грузовика, на заднем борту надпись « на всю ноч ». Мы все подохнем здесь – проездом.

9 октября 1990 г. Тусон, Аризона: Человек с татуировкой свастики на груди помог нам затащить аппаратуру в говенный клуб.
– Я рад, что у ваших ребят мало аппаратуры. Вот затащу ваше барахло и пойду домой, где мне снова отсосут.
Тут раньше был такой поганенький барчик, где играли кантри-энд-вестерн. Сюда никто никогда не ходил. Юго-Восток весь исполнен тоски. Солнце садится так долго. Кажется, оно висит без движения, окрашивая всё вокруг глубокой и гулкой печалью. Оплакивает землю перед тем, как окончательно исчезнуть из виду. Катимся по 10-й Западной трассе, и каждый город – как город-призрак. Словно их построили, чтобы можно было уехать. Так много тупиков. Жара парализует, держит всё в своих тисках. У этих засранцев взгляды каменные, зажимают тебя в клещи. Глядят прямо сквозь тебя так, как сквозь тебя смотрела бы жаркая живая ночь в пустыне. Толстый тип вваливается в раздевалку.
– Да, снаружи всё мертвяк. Мертвее, чем в преисподней. Так же мёртво как тогда, когда здесь играли «John Doe»… Пьют, курят, разбивают костяшки, срок, татуировки, выбитые зубы, мотоциклы, бедность и насилие. Выпотрошенная сверкающая американская мечта опрокинулась на бок. Оазис давно пересох. Здесь так много печали, среди расползшихся песков и кактусов. Осталось меньше часа, и мы выйдем на сцену пробивать электричеством эту пустую пустынную ночь.

29 октября 1990 г. Литэм, Нью-Йорк: В холодном пивном амбаре. Войдя, сразу увидели этот здоровенный барьер перед сценой. Мы спросили у человека, нельзя ли его передвинуть. Парень ответил, что нет, потому что он не пускает публику на сцену, а ребятишкам так только лучше, поскольку вышибалы колотят их почём зря при первом удобном случае, и по-другому нельзя. Амбар стоит на небольшом шоссе где-то в глухомани. Вчера вечером здесь играл «Danzig», пришли всего несколько сот человек. Это место напоминает мне те, где я играл с «Black Flag». Холодные комнаты неизвестно где, набитые мерзкими, обдолбанными, матёрыми обсосами. Здесь везде холодно. Туалеты не работают. Стены испещрены ублюдочными выплесками сексуальной фрустрации. В таком месте поневоле начинаешь скучать по своей девушке, если она у тебя есть. Начинаешь думать о своей комнате дома и хочешь оказаться там немедленно. Проведёшь здесь три-четыре вечера подряд, и часть тебя отомрёт. Будто когда-то вообще мог надеяться перевести тоску и депрессию, которые испускает такое место. Я никогда не мог понять, чем меня притягивают такие места. Может, потому, что они настолько далеки от этого мира, что мне кажется, я могу дышать. В таком месте я понимаю, каков расклад, я знаю своё место. В нём есть цель и боль. Без движения, давления и противостояния жизнь – позорище.

19 июня 1991 г. 8.28 вечера, Лос-Анджелес, Калифорния: Морская болезнь. Совсем прихватило. Я несколько дней как дома и не хочу больше никого из них видеть. Звонит телефон, и это пытка. Смысл есть лишь в одном – вернуться туда, где хоть что-нибудь может произойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84