Пенго был слишком похож на своего циничного отца с его логическим, механистическим подходом ко всему на свете и знал, что этим объясняется его увлечение электроникой. Он хорошо понимал, что все построения Хагбарда – не более чем порождения больного ума. Но даже при этом их поэтичность и необычайность вызывали в молодом человеке зависть и восхищение. Он знал, что наркотики играли для Хагбарда немалую роль в искажении восприятия действительности, но при этом они увеличивали его и без того плодовитое воображение. Хагбард и Пенго возвращались в Ганновер вместе, и в дороге Хагбард рассказывал ему, что если бы он хотел покончить с собой, то сделал бы атомную бомбу, забрался бы на крышу Центра мировой торговли в Нью-Йорке и сбросил бы ее оттуда. Он говорил так серьезно, что Пенго почувствовал, что тот сделал бы это. Потрясенный, он захотел узнать побольше о своем новом друге. Семья Карла Коха, как оказалось, распалась давным-давно. Его отец оставил их с сестрой на попечение матери, когда они были еще маленькими. Его мать заболела раком и умерла на глазах у Карла. Его отец, известный ганноверский журналист (и горький пьяница), также умер от рака, Карлу тогда уже исполнилось шестнадцать. Наследство составило 100 тысяч марок, или около 50 тысяч долларов, что позволило ему купить отремонтированный «Порше», снять хорошую квартиру в Ганновере и продолжать употреблять свой дорогой дурман. Студентом Карл присоединился к антиядерному движению и был даже активистом (как, впрочем, многие). Но в конце концов после смерти отца, учебы, гашиша, ЛСД он оставил политику. Прочитав «Иллюминатус», он мог быть только Хагбардом Силайном.
Хагбарду юный хакер из Берлина тоже быстро понравился. Пенго хотел теперь только показывать ему все новые компьютерные трюки да потягивать вместе косячок за косячком. Хагбард был бисексуалом и поинтересовался у Пенго, не хочет ли он тоже попробовать. Когда тот отказался; Хагбард принял это без малейшей обиды. Пенго льстило и интриговано, что у него такой восторженный обожатель.
Еще в Западном Берлине Пенго считал, что он – на самом переднем краю жизни. В городе, знаменитом своими борцами, он был «технологическим партизаном». Но в Хагбарде он увидел личность, гораздо более близкую к этому краю, чем встречал до сих пор и чем был сам даже в бурные дни иезаконопослушной юности. Пенго с радостью последовал за Хагбардом в маленькую компанию ганноверских хакеров, называвших себя «Ляйтштелле 511»-по коду Ганновера. Они каждую неделю собирались на свои «штаммтишь» – сборища труппы – в баре «Каза бистро», всегда за одним и тем же столом. Это был другой мир, не похожий на то, что Пенго знавал в Берлине, или на клуб «Хаос». Значительная часть новых знакомых Пенго, выросших в обстановке «вззрожденного процветания» таких городов, как Мюнхен и Гамбург, знать ничего не хотела о «другой Германии» – Восточной. Многие западные немцы относились к ГДР как к загранице.
Жители Берлина натыкались на «историю» на каждом шагу, но в глубинке это уже так не чувствовалось. Вторая мировая война была войной дедушек.
Поколению, родившемуся после войны, преподавалась отфильтрованная версия истории. Новое поколение учителей пришло с бурными шестидесятыми. Они заявляли, что история Третьего рейха должна преподаваться в немецких школах, но ученикам все это уже наскучило. Им казалось, что об этом и так говорят слишком много, и хотелось скорей захлопнуть учебник.
Прошедшее время сделало молодых людей если и не бесчувственными к преступлениям Гитлера, то с бглым пятном в памяти. Пенго хотя и презирал, как многие берлинцы, эту самоуспокоительную близорукость западных немцев, но при этом его нисколько не волновали ни политические ни юридические последствия его собственных действий – таков уж был этот противоречивый характер. Это уже было его белое пятно – политика неглубоко вторгалась в его жизнь.
В Ганновере он нашел себе хорошую компанию, их антиавторитарные, но при этом аполитичные взгляды удивительно соответствовали его собственным. Тут так тесно переплеталось увлечение компьютерами и наркотиками, что Пенго начал врубаться в «новую реальность» Хагбарда. Он увидел, что этот мир смыкается с тем, как он хотел жить и мыслить. В этом мире единственной реальностью была та, которую ты выбирал себе сам.
Ребята в Ганновере, казалось, разделяли все его пристрастия. Вечеринка здесь означала посиделки всю ночь перед компьютером у кого-нибудь на квартире, гашиш обеспечивал вдохновение, а кокаин с амфетамином поддерживали их в фшической кондиции. Именно в свою первую поездку в Ганновер Пенго познакомился с Дирк-Отто Бжезинским по кличке Доб и Питером Карлом. Компания собиралась, вламывалась в какую-нибудь систему, принимала наркотики. Их объединяло общее увлечение, при других обстоятельствах они, возможно, и не были бы столь дружны.
Доб был еще одним примером тесного сплава компьютера и таблеток, что для Пенго пока было внове.
Двадцатишестилетний программист знал вкус в хорошем гашише и дорогой еде. Он был весьма зауряден с виду, оде»вда подобрана случайным образом, оправа очков обмотана проволокой. Вряд ли в этом был какой-то вызов обществу или хотя бы признак вольнодумия, хотя он и провел юность вдали от родины, в Кении, где его родители работали в рамках меящународ-ной помощи.
Переезжая с места на место, Доб успешно отмазался от выполнения «почетного долга и священной обязанности» в рядах западногерманской армии. Продиктовано это было отнюдь не политическими соображениями, а простым и здравым нежеланием тянуть лямку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72