Очень хорошо, что публика требует скромности, хотя бы и притворной; что писатели вынуждены укрощать свое чувство юмора; и что, как им порой ни хочется высмеять безнравственное в человеческом характере и в обществе, громогласное возмущение таким нарушением приличий заставляет их молчать. Однако беспристрастный наблюдатель, черпающий лишь малую толику познания человеческой природы из книг, а большую его часть из собственного жизненного опыта, отлично понимает, что персонажи Фильдинга и Хогарта это те же герои Диккенса и Крукшенка, только нарисованные с гораздо большей силой и искусством, причем новые сатирики даже не смеют заикнуться о том, о чем их старшие собратья говорили во весь голос.
Так не будем обвинять Фильдинга в безнравственности, а лучше признаем, что его век был более откровенен, чем наш, и переложим вину (если она существует) с писателя на его эпоху. Но, с другой стороны, в сочинениях Фильдинга есть немало страниц, посвященных изображению добродетели, страниц столь мудрых и правдивых, что всякий может извлечь из них полезный урок. Фильдинг дает правдивую картину жизни, и когда он рисует добро, оно сияет особенным блеском по контрасту с пороком, изображенным им столь же правдиво. Он старается по мере своих сил и возможностей рассказать вам всю правду о человеческой природе, и добро и зло в характерах его героев одинаково жизненны. Том Джонс грешит, и его прегрешения описаны с поразительной точностью, но затем приходит раскаянье, прямое следствие его падения, и эта картина, конечно, трогательна и поучительна. Бут вступает на скользкий путь (между нами говоря, я не верю, чтобы и в наше время нашлось бы много таких, кто без греха), но как чудесно его прозрение! Должны ли заявляющие о своем намерении писать портрет с натуры стремиться к точности изображения? Это настолько коварный вопрос, что мы предпочитаем воздержаться от высказывания своего мнения. Может быть, следует брать пример с того художника, который, рисуя Ганнибала, изобразил его так, чтобы не видно было слепого глаза. Фильдинг брал свою натуру в лоб. Так пусть же читатель, сообразно своим вкусам, выбирает себе или художника, который сделает с него портрет, или того, кто ограничится полупортретом.
Мы перечитали многие произведения Фильдинга в прекрасно изданном мистером Роско томе. Вероятно, он не мог не включить в него и пьес, но читатель вряд ли получит большое удовольствие от знакомства с ними и вряд ли пожелает перечитывать их. Они даже не блещут остроумием, хотя и очень сценичны. Фаркуэр в возрасте Фильдинга тоже насыщал свои комедии живостью и остротами. Фильдинг пишет небрежной, размашистой кистью, и его пьесы решительно безнравственны. Его герои - дикари, а героини - мы даже не смеем сказать, кто такие его героини, не нарушая существующих в нынешний век приличий. Хогарт нарисовал жизненный путь одной из них - верней, одной из тех, которая по профессии была тем, чем эти дамы являются по природе. Юный Гарри Фильдинг шести футов ростом и двадцати лет от роду, всегда готовый пустить в ход кулаки или распить бутылочку или решиться на любое удальство, был повесой и вертопрахом весьма распущенного нрава и по всей видимости не думал ни о чем, кроме привольной и беззаботной жизни. Многие его ошибки и грехи объясняются его цветущим здоровьем и избытком жизненных сил. Но он был добрым малым, и трудно найти равного ему по простоте и искренности душевной, и пусть в зените своего дарования и в период наиболее щедрого проявления своей общительности он якшался с многими особами обоего пола, к которым другие на его месте повернулись бы спиной (впрочем, эта общительность была его добродетелью, но в наш век мы бы не рискнули выразить свои симпатии бедняжке Долл Тершит или почтенной миссис Куикли), и пусть он одно время вел бурную и грешную жизнь и водился со многими особами легкого поведения, но сердце его оставалось чистым, и когда хорошая женщина встретилась на его пути, он сумел оценить ее по заслугам. Он женился на ней, и хотя сэр Вальтер Скотт несколько пренебрежительно отозвался о романе, в котором Фильдинг вывел свою первую жену, образ Эмилии так прекрасен и ее характер нарисован с такой глубиной, что подобного ей, по скромному мнению автора, мы не найдем ни у одного писателя, не исключая и Шекспира. Просто удивительно, как мог старина Ричардсон, высмеянный нашим безрассудным сатириком, быть до такой степени ослепленным досадой и завистью к своему сопернику, чтобы не заметить высоких достоинств этого превосходного романа.
Эмилия уже была в могиле, когда Фильдинг нарисовал ее пленительный портрет, и легко понять, как она должна была любить и ценить этого великодушного, кроткого и любящего человека, несмотря на все его ошибки, сумасбродства и прегрешения. У нее было небольшое собственное состояние, а он как раз в то время получил скромное наследство от матери. Он уехал с женой в деревню и, как следовало ожидать от бережливого и рассудительного Гарри Фильдинга, прожившего столько лет припеваючи без гроша за душой, вообразил, что пять или шесть тысяч фунтов это неисчерпаемое богатство. Он завел лошадей, карету и свору гончих и широко раскрыл двери своего дома для лучшего общества округи. Когда он растратил свой небольшой капитал и увидел, что ему не остается иного выбора, как работать, он вернулся в Лондон, принялся с ожесточением изучать право и снова взялся за перо. Он жил, ни на минуту не теряя бодрости духа, и любил свою бедную Эмилию так же нежно, как прежде. Можно пожалеть, что он жил не по средствам, что он не родился лордом или, по меньшей мере, бережливым биржевым маклером, но тогда мы бы не имели "Джозефа Эндрюса", и, уж конечно, после того как он разорился, Эмилия продолжала его любить так же преданно, как если бы он был богаче самого Ротшильда.
1 2 3 4 5