Книг больше не покупали. Лондонскому агенту было приказано прекратить поставку вина. Госпожа Эсмонд глубоко сожалела о деньгах, истраченных на ее прекрасную английскую карету, и ездила в ней только в церковь, стеная в душе и твердя сыновьям, сидящим напротив нее:
- Ах, Гарри, Гарри! Лучше б я отложила эти деньги для тебя, мой бедный обездоленный мальчик! Только подумать - триста восемьдесят гиней наличными каретнику Хэтчетту!
- Вы же будете мне давать, сколько нужно, пока вы живы, а Джордж будет мне давать сколько нужно, когда вы умрете, - весело ответил Гарри.
- Ну нет, разве только он станет иным, - ответила его матушка, мрачно поглядев на старшего сына. - Разве только небо смирит его дух и научит его милосердию, о чем я молюсь денно и нощно, как известно Маунтин, не так ли, Маунтин?
Миссис Маунтин, вдова прапорщика Маунтина, компаньонка и домоправительница госпожи Эсмонд, занимавшая по воскресеньям четвертое место в семейной карете, ответила:
- Гм! Я, конечно, знаю, что вы вечно расстраиваетесь и ворчите из-за этого наследства, хотя причин для такого расстройства я никаких не вижу.
- Ах, вот как! - воскликнула вдова, зашуршав шелками, - Разумеется, мне незачем расстраиваться из-за того, что мой первенец - непокорный сын и бессердечный брат, из-за того, что у него есть имение, а у моего бедняжки Гарри - будь он благословен! - только чашка чечевичной похлебки!
Джордж в немом отчаянии смотрел на мать, пока слезы не застлали ему глаза.
- Я хочу, чтобы вы благословили и меня, матушка! - воскликнул он и разразился страстными рыданиями.
Гарри тотчас крепко обнял брата за шею и принялся его целовать.
- Ничего, Джордж! Ведь я знаю, какой ты хороший брат. Не слушай, что она говорит. Она ведь не думает того, что говорит.
- Нет, думаю, дитя мое! - воскликнула их мать. - И если бы небо...
- Да замолчите же! - закричал Гарри. - Как вам только не стыдно говорить про него такие вещи!
- Верно, Гарри, - вставила миссис Маунтин, пожимая мальчику руку. - Это вот истинная правда.
- Миссис Маунтин, да как вы смеете восстанавливать моих детей против меня! - вскричала вдова. - Чтобы нынче же, сударыня...
- Хотите выгнать меня и мою малютку на улицу? Сделайте милость! перебила ее миссис Маунтин. - Вот уж чудная месть за то, что лондонский законник не отдает вам деньги Джорджа. Ищите себе другую компаньонку, которая будет белое называть черным вам в угоду, а меня от этого увольте! Так когда же мне уехать? Сборы у меня будут недолгими! Привезла я в Каслвуд немного и увезу не больше.
- Тшш! Колокола звонят, призывая к молитве, Маунтин. Так будьте любезны, дайте нам всем сосредоточиться, - сказала вдова и с величайшей нежностью посмотрела на одного из своих сыновей - а может быть, и на обоих. Джордж сидел, не поднимая головы, а Гарри и в церкви прижался к брату и, пока не кончилась проповедь, крепко обнимал его за шею.
Гарри рассказывал все это на свой лад, сопровождая повествование множеством восклицаний, как свойственно юности, и отвечая на вопросы, которые то и дело задавала ему баронесса. Почтенная дама, казалось, готова была слушать его без конца. Ее любезная хозяйка приходила сама, присылала дочерей спросить, не хочет ли она прокатиться, погулять, выпить чаю, сыграть в карты, но госпожа Бернштейн отказывалась от всех этих развлечений, говоря, что беседа с Гарри доставляет ей несравненно больше удовольствия. В присутствии членов каслвудской семьи она удваивала свою нежность, требовала, чтобы
Гарри пересел поближе к ней, и то и дело повторяла, обращаясь к остальным:
- Тшш! Да замолчите же, дорогие мои! Я не слышу, что говорит ваш кузен!
И они уходили, старательно сохраняя веселый вид.
- Так вы тоже моя родственница? - спросил простодушный юноша. - Вы, по-моему, гораздо добрее остальных моих родных.
Они беседовали в зале, отделанной дубовыми панелями, где владельцы замка уже больше двухсот лет имели обыкновение обедать в обычные дни и где, как мы уже говорили, висели фамильные портреты. Кресло госпожи Бернштейн стояло как раз под одной из жемчужин этой галереи, шедевром кисти Неллера, изображавшим молодую даму лет двадцати четырех в широком роброне времен королевы Анны - рука покоится на подушке, пышные каштановые локоны откинуты с прекрасного лба и ниспадают на жемчужно-белые плечи и очаровательную шейку. У ног этой обворожительной красавицы сидела старая баронесса со своим вязаньем.
Когда Гарри спросил: "А вы тоже моя родственница?" - она ответила:
- Этот портрет написал сэр Годфри, воображавший себя лучшим художником мира. Но он уступал Лели, написавшему твою бабушку, мо... миледи Каслвуд, жену полковника Эсмонда. Уступал он и Сэру Антони Ван-Дейку, который написал вон тот портрет твоего прадеда - на портрете он выглядит куда более благородным джентльменом, чем был в жизни. Некоторых из нас пишут чернее, чем мы есть. Ты узнал свою бабушку вон на том портрете? Таких прелестных белокурых волос и фигуры не было ни у кого!
- Наверное, какое-то чувство подсказало мне, чей это портрет, - и еще сходство с матушкой.
- А миссис Уорингтон... прошу у нее прощения: она ведь, если не ошибаюсь, называет себя теперь госпожой Эсмонд или леди Эсмонд?
- Так называют матушку в нашей провинции.
- Она не рассказывала тебе, что у ее матери, когда она вышла за твоего деда, была еще одна дочь - от первого брака?
- Никогда.
- А твой дедушка?
- Нет. Но в своих альбомах, которые он дарил нам с братом, он часто рисовал головку, похожую на этот портрет над креслом вашей милости. Ее, виконта Фрэнсиса и короля Иакова Третьего он рисовал раз двадцать, не меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65